Евангелие от трофимова
Юрий Петрович Любимов сказал: «Я не вечен. Храните данный Дом. Пьесы. Берегите что у вас имеется».
Уже год прошёл по окончании смерти Мэтра. Отечественный сегодняшний разговор с актёром Александром ТРОФИМОВЫМ, проработавшим в Театре на Таганке 40 лет.
Затянувшаяся пауза
– Уже год нет Юрия Петровича Любимова. Удастся ли сохранить его наследие?
– Нет таких людей, каковые в состоянии на данный вопрос ответить определённо. Мне думается, что Юрий Петрович очень много лет наблюдал на всё из зала и владел правом хозяина.
Он был автором этого Дома. И всё держал в собственных руках. Исходя из этого сейчас нужен некоторый координатор, что следил бы за состоянием оставшихся пьес, тех, что имели возможность бы ещё идти на сцене. на данный момент я обязательно буду наблюдать любимовские пьесы, последовательность которых постараются вернуть на площадке «Театра киноартиста».
Взгляну, в какой мере их удалось сохранить.
– Имеется ли евангелисты у Любимова?
– Нет – таких я просто не вижу либо не знаю… Я принадлежу к тому поколению актёров, каковые начинали с Юрием Петровичем.
Я, к примеру, был в этом Доме через десятилетие по окончании его создания. И вежлив той превосходной школой – Русского психотерапевтического театра, и память моя не хочет задвигать, убирать в тень ту блистательную плеяду русских, советских артистов, которых я имел честь знать и общаться с ними.
Будь то Смоктуновский, Даль, Высоцкий. Они для меня до сих пор являются этим мерилом.
– Что необходимо, дабы театр жил плодотворно?
– В случае если это структура репертуарного театра, то непременное условие для для того чтобы организма – художественное управление. А потому, что его нет в театре с прошлым заглавием и он кроме того и не планируется, как нам сообщил новый директор, то представить, в какую сторону данный театральный процесс будет развиваться, нереально.
Из поколения артистов, каковые начинали с Любимовым пятьдесят с лишним лет назад, уже мало кто, к сожалению, остался. Помимо этого, у нас в театре была продолжительная пауза.
А это неизменно угрожает.
на данный момент возможно воображать себе что угодно. Что будет приглашаться зритель, и зритель будет решать – давать ли жизнь тому либо иному спектаклю.
Но это будет неточностью. Такова моя позиция, но не утверждаю, что она неоспоримая.
Легко Любимов постоянно отдавал себе отчёт, ЧТО он делает, Для чего он это делает. И ВО ИМЯ ЧЕГО он это делает. И это было главным.
А кто вместо него сумеет? Не знаю.
– А вдруг то, что вы заметите, будет однако талантливо? Вы примете это новое?
– Самым искомым для меня моментом есть то, что в театральном организме обязан сохраниться таганковский дух.
Я не консерватор и приму иное, пускай авангардное, но лишь гениальное мастерство. А это вероятно в том случае, если моя, человека, разменявшего 64-й год, психика, мой разум, мой актёрский аппарат совпадут с точкой зрения режиссёра.
И тут не будет похоронено то, что мне было неизменно дорого.
Луч света в чёрном зале
– Как вы думаете, надписи в кабинете Юрия Петровича покинут либо закрасят?
– По-моему, как было сообщено отечественным директором, в том месте будет некоторый музей. Юрий Петрович выразил желание ещё при жизни, дабы это покинули как имеется.
У меня нет сомнений, что надписи как они были, так они и останутся. И будут храниться.
– Александр Алексеевич, а что давал вам фонарик, что применял Любимов на протяжении репетиций?
– Фонарик так же неповторим, как Юрий Петрович. Много лет подряд я постоянно видел его в глубине зала. Фонариком делались определённые символы, в то время, когда воздействие необходимо было подогнать.
Или удержать неспециализированный ритм. Ещё существовала его знаковая совокупность с включением этого фонарика.
На сцену либо на себя. В то время, когда он подсвечивал себя, был виден его силуэт.
И Юрий Петрович весьма пластично что-то делал руками. И все сходу считывали его посыл.
Пересказывать сложно, но было всё ясно. Он делал такие символы, что артист с полсекунды включался.
– Заставали ли вы Любимова когда-нибудь испуганным, расстроенным?
– Испуганным ни при каких обстоятельствах, а расстроенным довольно часто. В те годы, в то время, когда ему перекрывали воздушное пространство.
В то время, когда запрещались пьесы, запрещались репетиции. Но он, вопреки всему, работал .
– А какие конкретно замечания Любимов делал вам?
– Я, ещё совсем юный артист, пробовался в каком-то спектакле. Думается, Чернышевского «Что делать?». Меня ввели на одну из ролей.
Любимов увёл меня со сцены и в кабинете сообщил фразу, которую я запомнил окончательно. Которая позднее выяснила мой контакт с образом Иешуа. «Саша.
Вот пускай они (имелась в виду труппа) все пускай играются. А вам – не нужно. Вы будьте какой вы имеется, очевидно, в предлагаемых событиях роли.
Тогда всё будет прекрасно. Вам не нужно ничего изображать». Так я игрался Иешуа.
С первых репетиций уловил форму существования и некую интонацию. Интуиция либо кто-то мне посоветовал более чем, не знаю. не забываю лишь Любимова в зале, в то время, когда кто-то что-то стал ему нашёптывать, глядя на меня, он со злобой так сообщил: «Покиньте его в покое!
Пускай делает что желает». Это обо мне.
За такую степень доверия возможно полжизни дать.
– Юрий Петрович обожал актёров?
– Мне сложно делать выводы. Я застал различные времена.
Вспоминаю из сорока с лишним лет работы – чем раньше по временам, тем сообщение с артистами была более очевидно выражена. К сожалению, сейчас у него, по всей видимости, что-то начало меняться. По отношению к людям, каковые делают его волю.
Началось медленное, но неуклонное расхождение. Что в итоге привело ко всем известному конфликту на гастролях в Чехии. Где меня в помине не было.
Я всё это с великим удивлением определил позже.
– Из-за чего он столько привилегий давал Высоцкому?
–Он ценил то, что было в этом человеке. В то время, когда мы с Высоцким встретились в спектакле «наказание и Преступление», у меня на всегда осталось о нём замечательнейшее чувство как от партнёра.
Я не забываю кроме того, как, говоря о нём, приводил метафору, сказал, что на сцене он создаёт чувство, как словно бы идёт извержение вулкана. И лава раскалена до таковой степени, что возможно сгореть.
Она сползает медлительно, и её нет ничего, что остановит.
– Это не мешало? Помогало?
– Мне это давало силы и импульс. Помогало неординарно.
Те же слова Любимова затем спектакля: «Саш, я осознать не могу, из-за чего у вас с Высоцким получается, а с другими нет? Из-за чего вы с Владимиром так прекрасно, так совершенно верно трудитесь?»
– А лично с Высоцким вы общались?
– С большим пиететом. Всё-таки мы различного поколения.
Я был актёром молодым, в то время, когда лишь пришёл в театр, Высоцкий в том месте уже трудился. И отличие в возрасте чувствовалась. Знаю, что он ко мне отлично относился. Весьма был расположен. Но я в приятели к нему не набивался.
Это позже, по прошествии лет, отличие в возрасте как-то сгладилась. В то время, когда стали родными и Ваня Бортник, и Валера Золотухин, и Володя Высоцкий.
Завещание Любимова
– В образе кардинала в «Трёх мушкетёрах» вам было уютно?
– Я был на подыгрыше у Бориса Клюева. Меня одели в костюм Ришелье, Клюева – в костюм Рошфора. Легко для пробы. Позже оказалось, что режиссёр сначала знал, что я буду играться Ришелье. Лишь я был в неведении и думал, это легко подыгрыш.
То, что я внес предложение на кинопробах, внезапно поддержали в Гостелерадио. И позже в этом русле я по роли и оставался.
– А что в вашем представлении уют? В жизни, в доме?
–Не редкость уютно, в то время, когда идёт хороший творческий процесс. В то время, когда создавался спектакль «Мастер и Маргарита», это слово возможно вольно применить.
Было уютно в этих стенках, по причине того, что все участники спектакля, а их много, были радостны репетировать независимо от того, эпизодическая ли роль либо ты играешься одну из основных. Это был таковой потрясающий прорыв.
Нескончаемая импровизация, и все ожидали, в то время, когда же следующая репетиция. на следующий день? Какое счастье!
В то время, когда артисты в перерыве в гримёрках начинают плеваться от того, что происходит, то совсем неуютно.
Из несложных бытовых эйфорий у меня имеется такая. Я выезжаю каждое лето за 200 километров от Москвы, в одну деревню.
У меня имеется домик. И наподобие ничего особого, кто-то бы сообщил – скукотища, а я в том месте отдыхаю по-настоящему. Я данный домик поднял из небытия посредством специалистов-плотников. Сам плотничал, столярничал и мастерил в. Оказался самобытный интерьер.
И уют в этих стенках мне по душе. в течении многих лет я езжу лишь в том направлении, подальше от суеты, уставая от для того чтобы мегаполиса, как Москва В том месте для меня благое место, а в Москве у меня маленькая квартирка.
– Ваших работ в кино по пальцам пересчитать. Не жалко?
– Могло быть меньше. Могло быть и в три раза больше, уж какое количество было.
– Вы довольно часто отказывались?
– Дабы меня заваливали нескончаемыми стопками сценариев, не сообщу. Чем старше я становился, тем чаще появлялись паузы в пара месяцев, время от времени кроме того лет, и я пребывал в ситуации ожидания, в то время, когда куда-нибудь позовут Злило, не смотря на то, что ни при каких обстоятельствах не разрешал себе впадать в уныние.
У меня начало возникать удивление. Профессия необычная. В то время, когда ты зависишь от того, заметит ли в тебе кто-то что-то нужное.
В то время, когда тебе двадцать, двадцать пять, в то время, когда тебе тридцать, то ещё хорошо. Но в то время, когда тебе за пятьдесят и за шестьдесят!
И вопрос – ну где-то ты пригодишься либо нет? И я стал пара отстранённо доходить к этому вопросу и не тратить собственную энергию.
– Сообщите, а напутствие, завещание Юрий Петрович покинул?
– Он сказал: «Осознаёте, я не вечен. Храните данный Дом. Пьесы. Это всё ваше.
Видите, какое время непростое. Берегите что у вас имеется.
Трудитесь с любовью, а не просто забежал, отыграл – и забыл». Это были его постоянные напутствия.
И я принимаю это как Завещание Любимова.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
ВСТРЕЧА. ПРОТОИЕРЕЙ АНДРЕЙ ТКАЧЕВ. СВОБОДНАЯ ТЕМА
