Новые теории происхождения человеческого языка
В июне лингвисты и биологи внесли предложение две храбрые догадки «животного» происхождения человеческого языка. Сигеру Миягава (Shigeru Miyagawa) увязывает рождение языка с гипотетическим слиянием двух разных совокупностей — экспрессивной (аналогичной пению птиц) и лексической (крики мартышек, дающие предупреждение об опасности).
Собственную теорию американский лингвист японского происхождения изложил в издании Frontiers in Psychology. Авторы второй статьи, размещённой в издании Proceedings of the Royal Society B, выдвинули более скромное предположение: не обращая внимания на собственную кажущуюся сложность, синтаксис (умение строить предложения) показался раньше фонологии (свойства складывать значащие слова из тщетных звуков)
Фото: Chaiwat Subprasom / Рейтерс
Язык — чуть ли не самый серьёзный инструмент, выделяющий Homo sapiens из мира животных. О его происхождении (глоттогонии) ученые спорят еще с древних времен.
Предположений выдвигали так много, что Парижское лингвистическое общество во второй половине 60-ых годов XIX века запретило полемику о происхождении языка, дабы избежать тщетных споров, поскольку ни одна из догадок не могла быть убедительно доказана.
Эволюция либо макромутация
В ХХ веке эти дискуссии разгорелись на новом уровне. Встроена ли грамматика и синтаксис в мозг человека, не кодируется ли она генами, не появилась ли она довольно быстро в следствии некой макромутации?
Либо язык эволюционировал у человекообразных мартышек неспешно, в один момент с усложнением социальных взаимоотношений и освоением сложных орудий труда? Был ли он изначально жестовым либо сразу же звуковым, эволюционируя из эмоциональных выкриков?
Археологические находки не смогут поставить точку в этом споре, поскольку мягкие ткани органов, благодаря которым люди издают членораздельные звуки (опущенная в сравнении с приматами гортань, разрешающая сказать пара слогов за одну реплику), не оставляют следов в окаменелостях. Более-менее ясно лиш то, что язык появился в промежутке 200-40 тысяч лет тому назад.
Однако общими усилиями антропологов, археологов, лингвистов кусочки мозаики глоттогонии неспешно планируют совместно, и не нужно ожидать какой-либо новой теории, которая бы растолковала все по-новому и с нуля. Для того чтобы мнения придерживается отечественный языковед Светлана Бурлак.
Коэволюция мозга, слуха и гортани, «настраивающихся» на членораздельную обращение; перемещение отечественных далеких предков из тропических лесов в саванны, совпавшее с переходом к всеядности и, следовательно, необходимостью скоро и совершенно верно обмениваться информацией о том, что происходит около, — вот главные вехи этого процесса.
Но ученые не оставляют попыток выстроить новые теории. Данные к размышлению им дают в первую очередь изучения языка животных, каковые демонстрируют сложность последнего, его парадоксальные совпадения со многими чертами человеческого языка.
Язык как встреча информативности и самовыражения
Сигеру на данный момент, японистики и профессор лингвистики Массачусетского технологического университета, предполагает строго дарвиновское, он утвержает, что объяснение «загадочного» зарождения языка у предков приблизительно 100 тысяч лет назад. Глоттогония — это встреча двух совокупностей коммуникации, уже находившихся в мире животных.
Миягава именует их экспрессивной (E) и лексической (L). самый ярким примером первой совокупности являются птичьи трели: структурированное (мелодическое) сочетание отдельных звуков, высказывающее внутреннее состояние исполнителя, не говорящее о фактах настоящего мира, причем звуки по отдельности не несут никакого смысла. Лексическая совокупность имеется у пчел (танцы, показывающие путь к источнику корма) и приматов: это отдельные символы (аналог отечественных слов), обрисовывающие действительность («орел», «змея», «леопард»).
Скрещивание этих совокупностей посредством грамматики, возможно, и создало человеческий язык, талантливый сказать о мире и о самом субъекте речи, вечно порождая новые значения (именно это и отличает его от коммуникативных совокупностей животных). Миягава и его соавторы не смогут сообщить, в то время, когда случилась эпохальная встреча E и L коммуникативных совокупностей.
Люди не могли унаследовать экспрессивный язык у птиц, от которых их отделяет 300 миллионов лет эволюции. Быть может, имела место конвергентная эволюция: так как кроме того у различных видов певчих птиц свойство издавать трели зарождалась много раз и независимо друг от друга.
Помимо этого, имеется одно необыкновенное явление среди приматов: песни гиббонов. Эти мартышки издают сложные рулады из разных звуков, дабы привлечь брачных партнеров, оповещать вторых особей о занятой территории и связываться между собой. функции и Структура песен гиббонов такие же, как у птичьих трелей, утверждает Миягава.
Возможно, свойство к экспрессивной коммуникации у приматов есть латентной: она скрыта в генах, и актуализируется лишь в редких случаях. Чтобы выяснить, из-за чего это случилось с предками человека, Миягава призывает проводить сравнительные изучения физиологии голосового тракта и соответствующих участков мозга у всех видов приматов.
Поющие гиббоны
Фото: Truus Zoo / Flickr
Догадка японского лингвиста-хомскианца о рождении языка из слияния экспрессивной и лексической совокупности была встречена его сотрудниками достаточно прохладно. «Через чур все легко. Словно бы бы язык появился неожиданно, как вода из кислорода и водорода», — утверждает эксперт по эволюции языка Джим Хёрфорд (Jim Hurford) из Эдинбургского университета.
В ответ Миягава заявляет, что движение эволюции время от времени быстро ускоряется. К примеру, согласно данным генетики, свойство человека выпивать молоко в зрелом возрасте выработалась всего за пара тысячелетий.
Другие ученые осуждают Миягаву за игнорирование социальных и психотерапевтических качеств языка: вместо процесса эволюции описывается прекрасное механическое соединение двух биологических совокупностей. Однако обращение Миягавы к «песням» гиббонов, поиск совокупностей экспрессивной коммуникации у приматов — эти идеи, непременно, владеют научной сокровищем.
Крак и хок
Авторы другого изучения, размещённого в издании Proceedings of the Royal Society B, представили более скромную теорию: в эволюции языка синтаксис зародился раньше фонологии. Как и Миягава, Кэти Кольер (Katie Collier) и ее сотрудники призывают черпать данные об истоках языка не только из данных генетики, анатомии ископаемых гоминин, детской психологии, но и из сравнений с коммуникационными совокупностями животных.
Крапивник
Фото: Merops / Wikipedia
В большинстве случаев считается, что фонология (соединение тщетных звуков в морфемы и значащие слова) устроена более примитивно, нежели синтаксис (сочетание морфем и слов в более сложные структуры — предложения). Фонологическая комбинаторика несложнее, и исходя из этого обязана чаще видеться в животном мире.
К примеру, в знаменитом изучении Питера Марлера песни японских крапивников (Troglodytes troglodytes) описываются как пример фонологического синтаксиса: шесть-семь песен в репертуаре птицы складываются из одних и тех же «слогов», идущих в разной последовательности. Но дабы дорасти до отметки настоящей фонологии, различные комбинации должны иметь различное значение, отмечает Коллир.
Исходя из этого птичьи трели, и песни китов, относятся только к уровню фонетики (звуков, не участвующих в смыслоразличении).
А вот с синтаксисом в мире животных все не так легко. Заберём мартышек Кембелла (Cercopithecus campbelli campbelli). При приближении леопарда они кричат «крак», а при виде орла — «хок».
Помимо этого, к обоим крикам они прибавляют особый аффикс: «крак-у» свидетельствует любой странный шум, а «хок-у» — что-то страшное в лесном покрове. «-У» представляет собой полноценный грамматический элемент — суффикс, меняющий суть корня для обозначения менее конкретной опасности: не «леопард!», а «что-то, похожее на леопарда» (либо орла). Так, перед нами полноценный синтаксис, не смотря на то, что и очень простой.
Мартышка Кембелл
Фото: Badgernet / Wikipedia
Менее очевидный пример являются криками громадных белоносых мартышек (Cercopithecus nictitans). На леопарда они реагируют звуками «пьйоу», на орла — «хак». Еще в их «языке» имеется сочетание нескольких «пьйоу» и «хаков», которое свидетельствует что-то второе: «вперед, пошли».
Это сочетание возможно растолковать как идиому (наподобие «бить баклуши»), где начальные значения элементов были потерянными. При таких условиях «пьйоу-пьйоу-пьйоу-хак-хак-хак» сперва означало «орёл и леопард», позже «опасность везде, пора удирать», и наконец «».
Либо же «пьйоу» и «хак» отсылают не к конкретным хищникам, а к более абстрактным явлениям: «опасность на земле» и «опасность в воздухе», с прагматически подразумеваемой необходимостью перебегать в второе место. Тогда пара «пьйоу-хак» означают что-то наподобие «мы идем, пошли скорей».
В любом случае, это пример лексического синтаксиса (в понимании Марлера).
Наконец, синтаксис существует не только у приматов. Авторы статьи пишут о полосатых мангустах (Mungos mungo).
На протяжении поиска пищи эти животные издают крики из двух элементов: шумный, показывающий на конкретную особь (аналог позывных)|. В то время, когда зверь копается в почве, он издает лишь данный звук, в то время, когда бежит, к шумному добавляется долгий тоновый звук, в то время, когда рыщет в отыскивании добычи — маленький.
Неясно, как обрисовать звуки мангуста: как фонологическую либо как синтаксическую совокупность.
Полосатые мангусты
Фото: Joerg Koch / DDP / AFP
В первом случае это три разных фонемы: тогда шумный звук при копании выступает как «односложная» морфема, а при вторых типах деятельности — как фонема, различающая две другие двухсложные морфемы. В соответствии с второй версии, мангуст «говорит» маленькими предложениями: шумный звук + O = «Я (Джон) копает», шумный звук + маленький тоновый = «Я (Джон) ищет», шумный звук + долгий тоновый = «Я (Джон) бежит».
Кстати сообщить, во многих языках Почвы о себе говорят в третьем лице (это более культурно).
Налицо два факта: в мире животных синтаксис видится значительно чаще фонологии, а у людей имеется языки, где вторая отсутствует (а синтаксис имеется неизменно — к примеру, языки жестов, благодаря которым разъясняются глухонемые). Не смотря на точку зрения специалистов и большинства лингвистов по языку животных, Коллир и ее сотрудники высказали предположение, что синтаксис появился у людей прежде всего, дабы высказывать большое количество явлений и понятий ограниченным комплектом слов.
Лишь позже, в то время, когда словарный запас предков вырос, появилась необходимость различать похожие по звучанию слова («ток» и «так», «нос» и «нож», в случае если забрать примеры из русского).
Люди дробят умение выучивать и издавать широкий диапазон звуков с птицами, слонами и китами. Но лишь род Homo может применять звуки фонологически, для различения последовательностей звуков.
Следовательно, фонология появляется на когнитивном уровне и начинается уже в рамках культурной, а не биологической эволюции.
Источник: А. Космарский lenta.ru
Теория палеоконтакта. Новые догадки о происхождении человека.
