Русский снег в париже
«Здорово, русский снег, здорово! Благодарю, что ты тут напал.
Как словно бы бы родное слово ты сердцу русскому сообщил…» – писал в десятнадцатом веке прелестный поэт И. Мятлев. Вот и я попала под «русский снег»: была на премьере «Снегурочки» Н.А.
Римского-Корсакова в Парижской опере. Дирижёр – Михаил Татарников, режиссёр – Дмитрий Черняков, на сцене большое количество русских актёров, и – большой, настоящий успех.
У нас целый успех в большинстве случаев норовят приписать режиссёру, с чем мне дать согласие тяжело.
«Снегурочка» – национальный миф, сложенный не неизвестным народом, а известным автором – А.Н. Островским весной 1873 года. Он придумал историю о невинной девочке – Мороза и дочери Весны, которую погубил «не добрый Ярило, палящий всевышний ленивых берендеев».
Миф данный связан с особенным отношением русского мира к свету и теплу, каковые приходят ко мне по окончании страданий и долгих испытаний. Кристалл чистой художественности, выращенный Островским, в момент появления никто не оценил.
Критики тогда были такими же тупыми, как и по сей день, и взбивали какую-то «пену дней». Они, само собой разумеется, осознали, что берендеи – это взятый в сказочном измерении русский народ, но это был не необходимый им народ. Где «чёрное царство»?
Кроме того Римский-Корсаков вдохновился сказкой Островского позднее, через десятилетие.
Говоря о национальной мифологии в опере, постоянно вспоминают Вагнера, и это закономерно. Но Римский-Корсаков сделал для русского мифа никак не меньше («Снегурочка», «Град Китеж», «Золотой петушок» и другое).
Но его мир лишён космической германской агрессии, порождающей храбрецов-чудовищ. Римский-Корсаков поразительно душевен, его оперы выполнены пронзительной и томительной нежности.
Бальмонт писал: «Имеется в русской природе усталая нежность…» И вот Михаил Татарников в парижской постановке сделал, думается, всё, дабы эту «небесную» нежность музыки сделать живой, настоящей, нисколько не слащавой.
Снегурочка – Аида Гарифуллина
Зал легко чуть дышал, дабы не пропустить ни нотки. Режиссёр же Дмитрий Черняков, придумав много уникальных, убедительных ответов, всё-таки не избежал собственных простых «штучек».
Пролог оперы, где Весна, окружённая птицами, обсуждает с Морозом судьбу дочери, происходит как бы в раздевалке танцзала советского дома культуры. Птицы – нарядные детишки – наподобие как самодеятельность, но это хорошо.
Зритель обожает детишек, тем более они так мило машут «крылышками». Но на сцене стоят четыре жёлтых стула, и у меня начинается тоска – я знаю, как Черняков обожает стулья, а ведь это антиоперная вещь!
Оперным певцам нечего на стульях рассиживаться: плоть давит на диафрагму, звук искажается.
В Парижской опере, учтите, подзвучки нет, акустика естественная. В следствии (и не только из-за стульев, само собой разумеется) в прологе ни Весна, ни Холод не спеты, к тому же слышно разве 40% текста, а ведь певцы русские.
Но Снегурочка – Аида Гарифуллина! Вот это да! Перед нами – красивая светловолосая девочка нереальной красоты, такая, какою грезят быть бесчисленные «снегурочки», да где в том месте.
Идеально подходящий для данной партии голос, и к тому же имеется в Гарифуллиной то, что актёры именуют «ненаигранный подтекст» – настоящая чистота, настоящая нежность…
Потом мы переносится на зелёную полянку, где стоят кругом многоцветные избушки (скорее напоминающие одноэтажные коттеджи) – дома берендеев, слева высовывается белый бок трейлера, в том месте обитают пьяницы, Бобыль Бакула с женой, удочерившие Снегурочку. Сценографией Черняков занимается сам, костюмы (успешная манипуляция броскими формами и языческими красками) сочинила Елена Зайцева.
Тут, на полянке, разворачивается главное воздействие, амурный поединок Мизгирь – Купава – Лель – Снегурочка.
Стулья умножаются, сейчас они складные. Красные белые и сарафаны девушек расшитые рубахи на юношах соседствуют с тренировочными штанами, кедами, пластиковыми бутылками. Но в умеренных пропорциях, не враждебно.
Ясно, что режиссёр, смешивая символы времени, снимает так приторную сказочность, но весьма уж очевидно. Мизгиря и Купаву приятели фотографируют со вспышками, благодарю, смартфонов нет.
Однако уникально и умно решил Черняков образ Леля (контратенор Юрий Миненко), эту партию довольно часто поют дамы, а тут – под личиной длинноволосого пастуха скрывается коварный, неясный, гордый эльф – служитель злого Ярилы. Именно он погубил девочку Снегурочку.
Как раз ему она поёт прощальную арию, а он злорадствует, нисколько не сочувствуя…
Мизгирь (Томас Йоханнес Майер) – тот простой мужик в тёмном, типа итальянец из Сан-Ремо, похабный мачо. А Лель – певец иного типа, порождающий несбыточные мечты, заманивающий в никуда.
Если бы ещё поставить этому Лелю особенную, эльфическую пластику, было бы совсем идеально. До тех пор пока артист поёт великолепно, а двигается скованно.
Кудрявая Купава же (сочная Мартина Серафин) безукоризненна.
Итак, не обращая внимания на шалости наподобие спортивной куртки на камуфляже и Лешем на Бермяте (это боярин Берендея), Римский-Корсаков звучит и торжествует. Стульев делается всё больше.
Около царя Берендея (Максим Пастор) они уже в два последовательности. Царь в очках, толстый, седой, на досуге пишет портрет Весны. В лесу, на играх берендеев, пробегают пара статистов голышом и в венках.
Но весьма ненавязчиво для язычников. И внезапно (это середина второго действия) все шутки у режиссёра заканчиваются, он делается несложен и печален, перестаёт подмигивать залу (дескать, это мы так, резвимся, мы комедианты).
На сцене – лес, высокие деревья. Пускают поворотный круг, ветхий хороший поворотный круг, как на детском утреннике в каком-нибудь советском театре.
И девочка Снегурочка в беленьком платьице с мамой Весной бредут по этому лесу, и девочка требует у мамы любви, а та опасается за неё, но не дать любви не имеет возможности. (Правонарушением с моей стороны было бы не отметить виртуозную, полную нюансов и с огромным вкусом сделанную работу по свету Глеба Фильштинского.) Две женские фигуры, лес, музыка… И всё это так мило, замечательно, безрадостно, ласково, так полно тайны, тревоги, страдания и радости.
И ничего более не требуется. Особенно стульев!
Так же серьёзно и замечательно решена и последняя картина. Беленькое платье Снегурочки уже заляпано тёмным (грязь? пепел?), она не тает, но падает на планшет, её относят чуть в сторону, дабы не мешала ликующему народу, что приветствует горящее колесо, собственного всевышнего – Ярилу.
Берендеи вовсе не ожесточённы, но они другой природы, чем Снегурочка, – божественное дитя, привлекательная жертва. И это несомненно – при любом русском народном ликовании кто-то мёртвый в обязательном порядке лежит поодаль…
Зал стоял и кричал мин. пятнадцать. И это при том, что полноценно спеты были три партии – Снегурочка, Лель, Купава, остальные трудились очень неровно.
Черняков сейчас придумывает трактовки хороших опер лучше многих прославленных режиссёров. Единственное, что его подводит, – опаска быть немодным.
Не в тренде и таинственные пристрастия к некоторым приёмам (стулья, подробности советского быта).
Что касается Римского и Островского-Корсакова – они так же, как и прежде делают для России всё что смогут. В их изображении красивее страны не было и нет.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Русский снег
