Вечно ли советское золото?
Таковой он, век Шостаковича? Само собой разумеется, золотой — век поразительных творческих свершений, очень способных произведений, задевающих душу, но и утоляющих эту боль, делающих людскую судьбу осмысленней, насыщающих ее неприятным счастьем знания и прозрения.
Но это век и совсем вторых материалов — старого железа колючей проволоки, пулевого свинца, лживо-бумажный, век гнилого вещества подлости. Как на данный момент относиться к советской эре?
Дорожить ли золотом, стараясь стереть память об остальном? Принимать ли настоящее как органическое продолжение прошедшего?
Либо напротив: дескать, это дела в далеком прошлом прошлых дней, преданья старины глубокой? Что кратковременно, что долгосрочно, что всегда?
Думать об этом заставляют оба спектакля — любой по-своему.
«Золотой век» Шостакович сочинил в 1929 г. для ленинградского Оперного театра (после этого Кировского, а до и по окончании — Мариинского) на либретто режиссёра А. Ивановского. Оно говорило про то, как советская футбольная команда отправляется в некую капстрану на промышленную выставку «Золотой век», где посредством местного пролетариата отражает провокации нацистов.
Ясно, что в наше время такую агитационную гиль возможно поставить или как издевательскую пародию, или нужно будет переписывать либретто. Что и произвели в Мариинке: сейчас это история про встречу в какой-то европейской стране двух пожилых людей, в 1930-е обожавших друг друга и позже разведенных войной.
Он — коммунистический футболист, на — «буржуазка». Воздействие происходит то на данный момент («золотой век» в современном западном понимании — время негромкой обеспеченной старости), то переносится в годы юности храбрецов.
Живописец Зиновий Марголин соорудил ультрасовременную декорацию, где мобильные камеры снимают артистов, и эта картина проецируется на экран, на нем же — всякие компьютерные эффекты, очень тихо движутся яркие ребристые плоскости, все сияет холодным светом. А хореограф Ноа Гелбер, наоборот, очевидно жаждет ватного обывательского тепла, несложных сюжетов, незатейливых рассказов.
Каковое желание реализуется средствами драмбалета.
Драмбалет же появился, в то время, когда идеологи советского мастерства провозгласили правила социалистического реализма — и сделали вывод, что балет именно не хватает реалистичен, другими словами «не похож на судьбу». Танцы заменили на пантомиму, оказалась как бы драма, но без слов.
Что, само собой разумеется, было извращением коренной природы этого искусства. Этот мертворожденный жанр, просуществовав пара десятилетий, благополучно издох — дабы в 2006-м нежданно возродиться в интерпретации заезжего немецко-американского постановщика.
Данный жанр потерпел поражение именно на избранном плацдарме. Неординарно запутанную историю без программки нипочем не осознаешь — бесплатно что мариинская балетная молодежь старательно осваивает приемы «говорения» жестами и мимикой.
Фактически же хореография — произвольные комбинации элементов из книжки Вагановой. И, основное, музыка — все эти фок и лихие полькистроты, призванные живописать «разложение гнилого Запада», — так прочно засела в собственном времени, так ясно передает его интонации, неспециализированную воздух, что новомодный дизайн неизбежно вступает с ней в несоответствие, и спектакль разваливается на нестыкующиеся между собой элементы.
А Громадный театр возобновил постановку Юрия Григоровича 1982 года. Тогда балетмейстер вместе с музыковедом Исааком Гликманом через семь лет по окончании смерти Шостаковича кроме этого переписали либретто.
У них «Золотой век» — наименование нэпманского ресторана, где пляшет основная героиня Рита. Оная Рита встречает рыбака Бориса, что к тому же подвизается в самодеятельном агиттеатре — и вырывает Риту из лап мерзкого «ветхого мира».
В 82-м это было, очевидно, совсем действительно. Но и по сей день Григорович, сократив спектакль, притом не отказался ни от сцен агиттеатра, где действуют карикатурные буржуй, поп и белый офицер, — наплевав на нынешнее поветрие поголовно креститься и перезахоранивать генералов-эмигрантов.
А комсомольцы в белых штанах и с красными хоругвями делают положенные бодро-оптимистические эволюции. Одним словом — это в полной мере антикварное позднесоветское произведение.
Но вот что любопытно. Я приехал в театр рано, шел ливень, было нужно коротать время в расположенном рядом ЦУМе. В том месте — распродажа.
Множество молодых парней и девушек, стильно и недешево одетых и подстриженных, радостных, оживленных, с пакетами в руках. Спустя час на сцене показались совершенно верно такие же парни и с этими же прическами, — лишь в ретро-костюмах (живописец Симон Вирсаладзе стилизовал декорации под русский авангард, костюмы — под моду 20-х).
И они с таким энтузиазмом танцевали динамичную и головоломную хореографию (кроме того поздний Григорович даст фору всем господам Гелберам совместно забранным!), что становилось светло: для них это легко танцы. Без всякой идеологии.
И, скажем, стремительный пробег Риты с комсомольцами ничем, по сути, не отличается от танцев вилис и Мирты во втором акте «Жизели».
В балете поколения изменяются скоро. Для нынешнего советские реалии — только эстетический факт.
И серп с молотом — такой же орнамент, как, допустим, медицейские лилии, глядя на каковые мы так как не вспоминаем срочно про кошмары правления Медичи. Любовь к советской цивилизации либо неприязнь к ней, как кровь для вампира, в равной степени продлевают ее жизнь.
А вот не знать ее — быть может, показатель ее финиша.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Серебро и Советское Золото — 10 лет Успеха!
