Анна. психоделия любви
От истории Анны Карениной тут отсечено всё «лишнее». Нет взаимоотношений Лёвина и Китти, нет продолжительных диалогов и рассуждений, выявляющих узкие грани людских характеров.
Нет амурных треугольников, каковые всегда интересуют режиссёров, препарирующих роман на правых и виноватых. Имеется Анна, а в дополнение к ней имеется десять персонажей, выдернутые из всего «многонаселённого» произведения.
Недостачу привычных действующих лиц восполняет хор, в традициях древнегреческого театра (кроме того котурны на хористах присутствуют!) резюмирующий воздействие: «Она погибнет – и не нужен развод, для одураченного мужа это лучший финал!» Хор в полной мере современен и хорошему речитативу предпочитает рэп как по вербальной, так и по танцевальной части. И всё это вследствие того что драматург тут не Лев Толстой, а Елена Гремина, отважно написавшая пьесу по хрестоматийному роману.
Живописец Николай Симонов минималистически подходит к визуализации пьесы Греминой: тут кроме того многострадальная лошадь Фру-Фру – только стул, один из многих стульев, изображающих на центральном круге сцены то людей, то верховых лошадей. Из масштабных декораций – только символический ЖД мост, спускающийся «более чем», с колосников как олицетворение рока, бессердечного к «использованному материалу» – лошадям, людям, стульям – безразлично. пустота и Тьма, исходящие из глубины чрезмерного короба сцены «Балтийского дома», как будто бы готовятся поглотить Каренину – Ирину Савицкову.
Её Анна – натянутый нерв, человек, остро реагирующий на мир, дама, жаждущая всепоглощающего внимания к себе, не готовая волноваться измены и равнодушие и одинокая до сумасшествия. И всё на подмостках предстаёт перед зрителем таким, каким его видит сама героиня.
Оттого-то так велик в сцене стоянки поезда Вронский (Александр Муравицкий), талантливый, согласно точки зрения Анны, дать ей внимание и любовь: он тут – божество, возвышающееся на ходулях над смертной Карениной. Он – её надежда появляться вне мира, где мужчины руководят дамами, как марионетками (одна из массовых сцен спектакля наглядно это демонстрирует).
Механической, бездушной куклой есть на сцене и Алексей Александрович, супруг Анны, которого играется Александр Галибин, нежданно совершенно верно на первых собственных фразах копирующий интонации Николая Гриценко из известного фильма Зархи. Галибинский Каренин так же схематичен, холоден, сух, расчётлив, недобр изначально.
От для того чтобы ни любви, ни внимания ожидать не приходится. Он желает руководить женой, но сам управляем, и Анне потому не занимателен.
Долли, с которой Анна легко так близка на первых страницах романа, в исполнении Аллы Еминцевой – существо, чуждое основной героине. Она – одна из многих неприятных Анне дам (а кажутся Анне скучными, плохими и неумными все женщины) и озабочена только тем, дабы удержать, сгрести в кучу бессчётных отпрысков, каковые видятся Карениной как тряпичные куклы.
Обожает ли Долли их так, как, согласно точки зрения Анны, должно обожать детей? Может ли она по большому счету обожать кого-то? Вряд ли. Оттого холщовые детишки все безлики и отличаются только размерами, а сама Долли – хронически беременная простушка.
Но в том, что сама обожает собственного сына, Анна уверена, как и в том, что и Серёжа обязан боготворить её. Увы, по тому, как легко «сострадательная» княгиня Лидия Ивановна делается продолжением сына Анны (обе эти роли, переходящие приятель в приятеля, играется актриса Наталья Парашкина), возможно делать выводы об ошибочности суждений Карениной: собственной ищущей понимания и любви матери Серёжа постоянно предпочтёт торт.
И Парашкина, не скатываясь в тюзятину, играется это настоящее всепоглощающее увлечение Каренина-младшего, обряженного взрослыми в матросский костюмчик.
Иногда происходящее на сцене напоминает собой кошмар. Но где героиней овладевает опийный дурман (пузырёк с каплями забвения присутствует с первой сцены а также в праве на «личный голос», участвуя в дуэте с жестяным ведром), а где она страдает от придуманной ею действительности, кроме того не следует разбираться. светло одно: Анна-Савицкова от первого до последнего собственного шага на сцене играется высокую катастрофу людской одиночества.
Катастрофа эта парадоксально многоголоса, как и мир Анны, в действительности населённый множеством душ. То он отзывается на воздействие звуком падающих капель, то шуршанием большого песка по жести, то цоканьем языков хористов в сцене скачек.
Мир данный вмещает и глухой удар древесного венского стула о дощатые подмостки, и бисерную россыпь стеклянного звона. Давящую на Анну вакуум этого мира усугубляет дребезжание скрещивающихся рапир Вронского и Серпуховского (эту роль выполняет Олег Коробкин) и тоскливый, протяжно вибрирующий стон двуручной пилы под смычком.
Не обходится звуковая палитра и без железного стука множества молотков обходчиков и усиленного многократно силами хора хрестоматийного треска пальцев Каренина. Звуки чрезмерны, как и сценическое пространство, и эти две чрезмерности злят депрессивную героиню, делают её неуютной и неприкаянной.
Только перед лицом смерти она может избавиться от этого раздражения, заставляющего так очень плохо принимать окружающих. Ужасная актриса Анна, думающая, что погибнет родами, внезапно «снимает котурны», спускается в зал, и, появлявшись не среди утрированных ею же персонажей, а среди настоящих, живых людей, среди которых нет ни нехороших, ни хороших, сама на время станет человеком, заговорит мягко и проникновенно.
И данный дурман естественности окажется для неё посильнее опийного – она захочет его повторения. Ну а финал всем известен
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Anna Vissi — Psixedeleia
