Баллада о беспределе
«Про людей и уродов», «Брат», «Жмурки», «Война», «Мне не больно», «Груз-200», «Морфий» какое количество различных фильмов снял Балабанов, и ни одного безлюдного, ни одного никчемного.
Вот случай необычной естественности творчества – Балабанов снимает так, как словно бы к мастерству нет никаких заказов и внешних требований. Солидные менеджеры, вооружившись супертехникой, просчитывают, что сейчас желают видеть дикари с попкорном, усевшись в кинотеатре, – но все подсчеты идут почему-то мимо кассы.
А чудак Балабанов придумывает историю про ветхого контуженого якута, и это смотрится на одном дыхании. Не имеет значения, какие конкретно у «Кочегара» будут сборы в деньгах, – он соберет людские души.
Фильм тревожит собственной изысканной тоской, ужасной иронией и художественной силой. Он как будто бы создан из второй материи, чем большинство современных картин, и недаром, возможно, Балабанов так же, как и прежде снимает на пленку, а не на цифру.
Его кинематограф – это «художественный промысел», чудачество, хранящее тепло дыхания и рук. Что-то коряво-самодельное и наряду с этим поразительно стильное.
Незаметно для себя, с первых кадров, где ничего особого не происходит – кто-то куда-то идет, звучит печальная гитара Дидюли, видны панорамы города, – зритель втягивается вовнутрь картины. Заснеженный промышленный пейзаж на собственный лад красив, как и убогая кочегарка по-своему комфортна.
В том месте сидит за пишущей машинкой вечный кочегар с чеканным лицом (Михаил Скрябин). В багряных отблесках адского пламени он похож скорее на индейца племени майя. Бывший афганец, Герой Советского Союза, отечественный якут величав и мил, как осколок погибшей цивилизации.
Эта цивилизация, которой он когда-то служил, провозглашала братство народов, взаимопомощь и бескорыстие. А сейчас озверевшие люди стали Бизонами и Кабанами, обратились в нелюдей, в преступников-беспредельщиков и сжигают в печи трупы убиенных.
Кочегару бессовестно лгут, что это нехорошие люди, их в обязательном порядке нужно убить.
Он верит всему – он блаженный, божий человек. Квартиру якут покинул красивой женщине дочке и, чтобы не мешать юный жизни, приютился на краешке бытия. Дочка эта – хищница, звереныш, щеголяет в якутских мехах, имеет собственную долю в меховом промысле.
Но не стесняется выпросить у отца его пенсионные крохи. Она замечательно себя ощущает в мире, где все в общем «обдирают шкуры» – и с ближнего а также. У нее имеется немногословный любовник Бизон, действительно, он горазд возделывать несколько ниву и с тем же ярым усердием, без единого слова, обрабатывает дочку собственного босса. (Бизон – опытный убийца, а шеф его, также бывший друг и афганец отечественного якута – преступник.)
Жизнь идет своим чередом: трупы радостно горят в жерле печи, девахи попеременно жарко стонут в объятиях Бизона, а якут выстукивает на машинке рассказ про хайлака – русского ссыльного, что поселился в якутской деревне и убил хозяина, изнасиловав хозяйку. Он просматривал когда-то данный поразивший его рассказ и сейчас пробует отыскать в памяти
И подарит якут собственной дочечке немодные желтые туфельки-лакиши. И закажет злая дочка босса убийство соперницы. И отправится Бизон и не моргнув зарежет девушку.
И привезут ее тело сжигать в кочегарку, и упадет к ногам якута та самая желтая туфелька. И осознает он, что около него – обманщики и бесстыдные твари. И поднимется якут, и наденет якут ордена и форму!
Скинет жалкую маску убогого и блаженного. Превратится в храбреца.
И отправится всех мочить, ясное дело. За дочку, за себя, за тех, кого сожгли в печи, за обман доверия, за то, что были великороссы людьми, а стали беспредельщиками. Кучей нечистого мусора.
Язвой почвы. Проклятием мира Меньше, хайлаками!
Если бы это снял кто второй, а не чистый, честный и патологически русский Балабанов, возможно было бы и возразить. Но тут не поспоришь – перед нами не какая-то «русофобия» стороннего человека, а глубочайший, тоскливый стон изнутри: что ж вы наделали, братцы-сволочи!
90-е годы для Балабанова – время ужасного правонарушения, совершенного сообща, всем миром. Время, в то время, когда беспредел стал нормой судьбы.
Жирный «глянец» нулевых годов пророс на данной пропитанной кровью земле и как будто бы бы забыл обо всем. Мол, ах, эти лихие девяностые
Балабанов же – живописец, и пепел 90-х «стучит в его сердце». Но у него «чувство судьбы» развито столь же очень сильно, как и «чувство кино».
Исходя из этого он придумывает мрачную и прекрасную балладу о якуте, о желтой туфельке и русском беспределе, дабы из мерзости судьбы оказалось хоть что-то путное.
И что-то путное получается. Фильм поразительно немногословен (десятка четыре фраз), замечательно выстроен (ничего лишнего) и практически обволакивает собственной кладбищенской поэтичностью.
Так как имеется собственная красота в треснувшем надгробии, в закинутой могиле, проросшей сорняками, в луче солнца, упавшем на прогнивший древесный крест. Имеется красота и в печальной, больной душе режиссёра, полюбившей старенького, дистрофичного и безумного якута, которого одурачили и предали – сытые, здоровые, наглые.
Не будет им Царства Небесного. Гореть всем беспредельщикам в аду!
А в том месте будет пожарче, чем в кочегарке 90-х, не смотря на то, что, само собой разумеется, это пламя раздувал один линия.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Бондарь.O беспределе (редкое видео)
