Наши дети: и радость, и кошмар
Пару дней назад свет заметила воистину громадная книга – сборник рассказов «Русские дети» (издательство «Азбука»). Это 48 произведений, так или иначе трактующих русского русских детства и тему детей.
Их специально для сборника приготовили целых 44 русских писателя. «Русские дети» позвали живой интерес – так как как раз тут, по детству, проходит сейчас (и проходил неизменно) фронт защиты «базисных сокровищ».
Нужно подметить, в сборнике действуют простые дети, «дети трудового народа». Мы не отыщем тут детей «элиты» – ни советской, ни новообразованной. Элиты у нас гордо молчат вне словесности и не создали ещё ни одного писателя.
Что такое дворянское детство, мы знаем из Л. Толстого и В. Набокова, а вот что такое быть отпрыском первого секретаря областного комитета либо современного министра – тайная.
В большинстве случаев в аналогичных тематических сборниках фигурируют лишь писатели Петербурга и Москвы, да и то, в случае если издательство столичное, о Северной столице смогут и забыть. Но редакторы-составители «Русских детей» (Павел Крусанов и Александр Етоев, они сами писатели, их обаятельные рассказы помещены в сборник) поступили в противном случае.
Авторы «Русских детей» – люди различного возраста, пола, места жительства и творческого калибра. Не считая прописанных в Петербурге и Москве, имеется сочинители, живущие в Риге, Екатеринбурге, Тюмени, Новосибирске.
И это, само собой разумеется, придаёт картине вольность и широту.
Но, откуда родом сочинитель, нетрудно додуматься. Так, в случае если Ольга Дунаевская в занимательном рассказе «Танец живота» (о детях 50-х годов) упоминает «домработницу Нюру» – очень гадать нечего.
Где ещё, не считая Москвы, смогут обитать в придаточных предложениях домработницы Нюры?
Либо, скажем, Михаил Гиголашвили вспоминает собственное колоритное детство, в то время, когда все люди как братья жили неспециализированным двором. «Толстый Михо, в сталинском френче и галифе, шёл наведываться в собственный широкий финский холодильник, куда каждый день выгружал полную сумку ещё тёплой вырезки с мясокомбината, где трудился сторожем на проходной». Нужно ли упоминать, что наименование рассказа – «в один раз в Тбилиси»?
Где ж ещё всем двором легкомысленно наваливаются на мясо (практически что ворованное) да позже спустя десятилетия поэтично пишут об этом со слезами на глазах.
По изяществу композиции и лёгкой филологической прохладе нетрудно опознать, к примеру, в Евгении Водолазкине, авторе рассказа «Совсем второе время», летального петербуржца. Упрямое и безрадостное правдолюбие Анны Матвеевой («Теория заговора») скоро выведет нас на могучую твердыню Екатеринбурга.
А вот самобытное произведение Владимира Богомякова «Русский ребёнок Вовунец» (трёхстраничный шедевр) очевидно уродилось в иных сумасшедших русских недрах – и вправду, создатель, профессор философии , живёт в сибирском посёлке Метелёво
Тексты, само собой разумеется, неравноценны – скажем, рассказ маститого Евгения Попова неординарно нехорош. Это и не рассказ фактически, а дурашливый вихрь из заезженных слов и общих мест.
Но произведений настоящих, не безлюдных, созданных из страдания и драгоценного сплава радости, много. Кто-то из писателей придумывает небылицы, кто-то прилежно вспоминает пережитое.
Из кусочков личного опыта либо причуды складывается огромная картина судьбы России и её детей, развивающаяся от 50-х годов к нашим дням.
Итак, детство 50–60-х ощущается всё-таки как добротное в собственных базах. Советская идеология уже потеряла свирепость, и перед нами странноватое, но всё ж таки социальное государство. Эти дети мечтательны, трудолюбивы, благородны.
Многие принимают от своих родителей наивную (и святую) веру в «человечество» – как в рассказе верного себе социалиста Максима Кантора «Мой аргентинский отец». Потом тревога увеличивается, и перелом совершенно верно обозначен Леонидом Юзефовичем в блистательном рассказе «Гроза.1987».
Воздействие происходит в седьмом классе, на лекции по ОБЖ, но столкновение простых живых мерзкого мертвяка и детей-лектора оборачивается драмой бушевания людских и природных стихий.
И мы въезжаем в новую Россию, с больными детьми, безумными детьми, детьми, на которых охотятся нелюди. По-настоящему ужасный рассказ Сергея Носова «Тут были качели» (первоначально он именовался правильнее – «Рома и Педофил») передаёт эту обыденность кошмара.
Спасение от него (от кошмара-то) идёт двумя магистральными дорогами.
Один путь именуется «помоги, Господи», и им идут по большей части дамы. Майя Кучерская («Вертоград многоцветный») убедительно изобретает ангела-няню, прилетающую к душе ребёнка.
Наталья Ключарёва («Олух царя небесного») налаживает прямой контакт деревенского дурачка с небесной Россией. Но, в случае если душа богата мечтательным бесплатно, возможно и увеличить диапазон мечт, как поступает Макс Фрай (Светлана Мартынчик) в умном и радостном рассказе «Две горсти гороха, одна морского песка», напоминающем прелестные шутки Астрид Линдгрен.
Второй путь, назовём его «Я сам», – скорее мужской. Это в то время, когда мужчины обрисовывают персональный опыт заботы о детях (собственных), и имеется надежда, что по крайней мере их чада будут поставлены на крыло, а не кинуты на произвол исторической судьбы.
Но вот тут-то и торчит загвоздка. Как эти любовно взращиваемые дети будут воспитаны, на каких основаниях? Просматриваешь, как Сергей Шаргунов ведёт трёхлетнего детёныша в зоопарк, и горестно вздыхаешь. «Ты не берёшь его на руки, и он валится на асфальт и катается.
Либо отбегает в сторону, и попадает во встречный поток публики, и в том месте впадает в полную истерику» («Тебе, сынок»). Картина, обычная для многих чудовищно избалованных русских детей XXI века.
Любящие родители в страхе приложив все возможные усилия прижимают их к груди, носятся с каждым их пуком, в следствии – мелкие жестокие правители превращают своих родителей в рабов. Я обязана, как мать, предотвратить писателя Шаргунова: в случае если и дальше так не будет прекращаться, через десятилетие вместо дивного ангелочка он возьмёт монстра в полный рост.
Дети всё-таки должны что-то делать, как-то трудиться. Но тут появляется Роман Сенчин и живописует мучения столичной девочки, которую родители заставляют вечно обучаться музыке и языкам («На будущее»). Всем существом автор восстаёт против таковой практичности.
Не зря ли? Какой другой выход, не считая как стать квалифицированным экспертом, имеется у ребёнка из русского среднего класса?
Но забранная эйфория детства, но несчастные глаза замученного учением дитяти ах-ах. Кинем сентиментальность, мы, в неспециализированном-то, на войне.
И отбитые нами у педофилов дети со временем также поднимутся в строй.
Нужно их к этому готовить.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Arstotzka anthem — WeirdStone
