Пушкин, большой оригинал
«Громадный оригинал» – так отозвался о Пушкине в гоголевском «Ревизоре» сам Иван Александрович Хлестаков, что, как мы знаем, был «с Пушкиным на дружеской ноге». Сейчас на дружеской ноге с Пушкиным состоят многие режиссёры театров, но эта нога частенько выписывает малоприятные кренделя.
Тем дороже случаи вправду уникального прочтения хорошего текста. Таков спектакль «Мелкие трагедии» в театре «Русская антреприза» (Петербург).
Постановка Влада Фурмана.
ВЛАД Фурман – режиссёр-амфибия. В «Русской антрепризе» он ставит умные, твёрдые и глубоко драматические пьесы («Трамвай «Желание» по Уильямсу, «Палата №6» по Чехову и другие). А в пространстве телеэфира организует зрелищные сериалы («Куприн.
Яма», «Загадочная страсть» и другое). Нет, в сериалах Фурмана мы не сыщем следов морально-эстетического падения, они очень приличного уровня.
Так же как и его пьесы, показывают добротную работу режиссёра с актёрами. Но всё ж таки это занятия различной природы.
В театре Фурману свободнее. Но, как мне думается, съёмка сериалов для массового потребления приучила режиссёра к некоей социальной ответственности, что ли.
Пускай в камерный зал театра придут всего 200 человек. Их также направляться накормить вкусной и здоровой пищей.И вот первая радость: текст Пушкина покинут без искажений а также сокращений.
Мы услышим как раз «Мелкие трагедии» в хорошей последовательности («Скупой рыцарь» – «Каменный гость» – «Моцарт и Сальери» – «Пир на протяжении чумы»). Добавлено, действительно, стих Пушкина «Из Пиндемонти» («Дешево ценю я громкие права…») как песня Лауры и как финальный гимн свободе отдельного человека.
О свободных, храбрых и страстных людях и ведётся обращение в спектакле – о тех, кто окружён смертью и всё равняется живёт, творит и дышит полной грудью.
Ведёт представление некто в тёмном, вертлявый и хитренько радующийся – само собой разумеется, бес (В. Франчук).
Не большого калибра, не тот, что прибыл к Фаусту, но дело собственное знает – крутит ручки и рычаги какой-то бомбы рока. Энергичен и необычно весел.
Чёрный цвет господствует на сцене (живописец О. Молчанов), на его фоне подсвеченные рамками с последовательностями прожекторов, прекрасно читаются все подробности, а они именно модернизированы. Шлем, о котором сокрушается сын скупого рыцаря Альбер, – мотоциклетный, охрана Донны Анны носит рации, на мнимой панихиде по усопшему Моцарту появляется трибуна с микрофоном, а работники по уборке тел в «Пире на протяжении чумы» обряжены как служащие МЧС.
Но всего этого в меру, и не в том сущность. Сущность в храбрецах, противостоящих тёмному року.
Как, Скупой рыцарь? Да, и он храбрец.
В исполнении Е. Баранова это неординарный, уникальный человек, кроме того поэт, по крайней мере – вдохновенный безумец. Причудливостью вида и манер чем-то напоминает персонажей «Капричос» Гойи.
Злато, накопленное в невидимых сундуках, – это его свобода, его страстные грезы, его поэтические галлюцинации. У очаровательного Дон Гуана, известно, вторая страсть – дамы, но в этот самый момент не в них дело, а в заповедной области личной людской свободы. (Дон Гуана и Моцарта играется Алексей Морозов, именно он сыграл Ваксона, главного храбреца «Загадочной страсти»).
Лихой юноша, данный Дон Гуан, он кличет на встречу Командора, по окончании того как отхлебнул некоей цветной жидкости аж из ведра. Но пускай он тысячу раз аморальный, он – живой человек, а противостоят ему безликая тьма, тень, говорящий трубный глас (и в «Скупом рыцаре» власть в образе Герцога мы не заметим – только «голос за кадром»).
И вот третий храбрец, чья свобода – творчество. Моцарт.
Это кульминация спектакля – и оригинальнейшее ответ режиссёра.
Моцарт один. А Сальери – семь человек. Это коллективный Сальери, целая компания, шайка, свора из Сальери.
Шайку завистников играются первачи «Антрепризы» (Н. Дик, Е. Баранов, Н. Данилов и другие), снабжая каждого красочками и чёрточками, но основное в шайке – сплочённость, и любой носит в кармане заветный яд, и любой, лицемерно коснувшись белого парика, лежащего на тёмном столе (якобы похороны Моцарта), говорит собственную эпитафию ненавистному гению (текст роли остроумно разложен на семерых «храбрецов»).
Само собой разумеется, вспоминаются травли творцов и коллективные проработки в ХХ веке, но и не только это. Завистников неизменно в разы больше, чем талантов, они постоянно норовят сбиться в шайки, их ужасная множественность, тупая безликость постоянно противостоят личности, живому гениальному лицу.
Алексею Морозову удалось сыграть собственного Моцарта без идеализации, без слащавости, только красивым, славным юношей. Он как словно бы и подозревает недоброе – но гонит от себя всякое сомнение, легко вследствие того что нет тьмы в его составе.
А коллективный Сальери – и ужасный, и смешной, и жалкий – собственной души совсем лишён.
В «Пире на протяжении чумы» лидирует Глава (А. Большаков), в свитере и джинсах напоминающий бардов 1960-х.
Он и гимн чуме поёт под гитару, как бардовскую песню. Смешанные времена (от напудренных париков до смартфонов и противогазов) придают тексту «Мелких катастроф» – напоминаю, текст Пушкина не потревожен – необычный и уникальный комментарий.
Это театр, не раскрашивание известных слов. Это такая вот песня о людской личной свободе.
Питается она различными страстями и угрожает смертью. Но без неё нет и человека. Пускай мечется бес, ликуя от того, что удалось снова кого-то загубить.
У человека имеется собственное пространство, собственная гордость, собственные фантазии. Лучшие из людей творят, кому не дано творчество – приударяют за женщинами, например, либо копят злато, галлюцинируя о вероятных грандиозных свершениях. Жить по собственной воле! «Никому отчёта не давать, себе только самому помогать и угождать, для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…» (Пушкин, «Из Пиндемонти», стих звучит в спектакле Влада Фурмана два раза.)
«Чума» окружает всех – но некоторым (и кстати, многим) из нас удаётся отстоять собственное человеческое преимущество.
Удалось же Пушкину. Недаром Хлестаков назвал его «громадным оригиналом»…
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Вадим Пьянков — \
