Режиссура удел одиночек
24 июня собственный юбилей отмечает Генриетта ЯНОВСКАЯ, заслуженый артистка России, основной режиссёр Столичного ТЮЗа. Совместно со своим мужем, выдающимся режиссёром Камой Гинкасом, Яновская перевоплотила Столичный ТЮЗ в настоящий бастион большого и бескомпромиссного театрального мастерства.
Девочка из ленинградской коммуналки, которую сам Георгий Александрович Товстоногов забрал обучаться режиссуре в её 23 года, Яновская ни при каких обстоятельствах не ставила пьесы просто так. Для галочки либо платов.
Её мастерство замешано на личной боли, личных переживаниях культуры и жизни, собственном мироощущении. Сейчас мастер режиссуры в гостях у читателей «АН».
Зритель в конусе
– Я довольно часто просматриваю такие рассуждения – дескать, нет уже превосходной театральной публики, вежливой БДТ и «Современником», и думаю: что ж нас заживо-то хоронят. Вот я – ваша публика, Генриетта Наумовна, я наблюдала «Вкус мёда» в Ленинграде, один из первых ваших пьес, и прекрасные гастроли Красноярского ТЮЗа в первой половине 70-ых годов XX века, с вашими и Гинкаса постановками.
Поразительно умные и притом заразительные пьесы! В самом ли деле с того времени изменилась публика?
–Осознаёте, любой театр отбирает собственного зрителя. Уже за первый год отечественной работы с Гинкасом в Столичном ТЮЗе отобрался тот слой публики, которой увлекательны парадокс, неожиданное ответ, неприятности человеческого, простите, духа.
Довольно часто зритель уверен в том, что он делает выводы театр – но и сцена делает выводы зрительный зал по окончании спектакля. Мы с актёрами говорим о том, какой сейчас был зал.
В то время, когда зал умный, актёры куда лучше себя ощущают.
Я довольно часто говорю о «конусе театра». В вершине конуса – в данной маленькой точке – обязана лежать элементарно понятная вещь, дешёвая любому, кто зайдёт.
И тёте Мане, и академику Сахарову. А дальше произведение идёт по конусу, расширяясь, создатель может в противном случае наблюдать на привычную проблему, его взор, количество ассоциаций, мыслей, оригинальности расширяют данный конус.
Я упомянула академика Сахарова, по причине того, что он наблюдал мой спектакль «Собачье сердце» со своим внуком лет одиннадцати. Но Червинский, создатель инсценировки, привёл собственного сына очень небольшой, лет 4–5, я поинтересовалась у него: «Ты наблюдал таковой долгий спектакль, как же ты это пережил?
Тебе кого-нибудь было жалко?» Он сообщил: «Да, собаку. По причине того, что была хорошая собака и стал нехорошей человек».
Так ответил ребёнок, он забрал собственную «точку в конусе». От того, как театр способен дать зрителю это расширение конуса, и зависит твой зритель.
И Товстоногову было страшно
– Вы обучались у Товстоногова, неординарного, гипнотического человека. Знал ли он страхи, сомнения?
Боролись ли вы с его волшебным влиянием, дабы не утратить себя?
– Никакой борьбы. Я была белым страницей, на котором возможно было писать что угодно.
Товстоногов практически не вёл никаких теоретических занятий. Принципиально важно было второе – как он репетировал, как он наблюдал отечественные отрывки.
Пологаю, что какое-то время он, возможно, вычислял меня идиоткой, по причине того, что, в то время, когда я должна была что-то ему сообщить, у меня скулы сводило от страха.
Но в то время, когда мы заканчивали университет, сын Товстоногова и мой однокурсник Сандро передал мне одну его фразу. Ко мне на репетицию желал прийти основной режиссёр театра, так Товстоногов сообщил Сандро: «Сообщи, дабы она его не пускала, она и по сей день может больше, чем он».
Вот эта фраза, кинутая преподавателем, дорогого стоит. А по поводу сомнений Гинкас говорил вот что. У него долгий период не было пьес, и внезапно он взял работу и столкнулся с Товстоноговым в Доме актёра.
Тот согнулся к нему и задал вопрос: «Страшно?» И стало ясно – он знает, что такое страшно. А ещё он сообщил в один раз такую фразу: «В то время, когда производишь спектакль, думаешь – ну столько раз проносило, может, и в этом случае пронесёт?» Неслабо?
Это великий Товстоногов.
– Товстоногов утверждал: у спектакля должен быть фундамент. В случае если нет фундамента, никакие башенки, балкончики, купола не спасут.
А что такое фундамент спектакля?
– Фундамент – это те человеческие взаимоотношения, те судьбы, каковые являются базой. Мясо! В спектакле не должно быть жира, в нём должны быть мускулы. Построение. Изюминкой Товстоногова было построение спектакля как строения.
Оно не должно падать. Режиссёр должен быть натренирован сказать глаголами, а не неспециализированными понятиями. «Вот тут у тебя волнующие ощущения мира, каковые ты, возможно, сможешь передать»… Нет!
Режиссура – глагольная профессия. Представление, сделанное за три дня – за чемь дней, возможно превосходно как заявка, как мысли, как пробы, но сейчас у людей появляется чувство, что они сделали работу – и это страшно.
По причине того, что это не спектакль, это не жизнеспособный организм, он не сможет жить и развиваться.
жена и Муж, а больше ничего общего
– Беспримерный творческий жизненный альянс – Генриетта Яновская и Кама Гинкас. Это уже какая-то ужасная цифра – чуть ли не полвека.
– Меньше чем через месяц, в случае если мы не развёдемся, будет пятьдесят один.
– В истории театра один лишь был случай, в то время, когда два равновеликих режиссёра действовали в одном театре – Немирович и Станиславский-Данченко, но они не пребывали в браке.
– Они кроме того в конфликте состояли и не говорили.
– У вас и Гинкаса очевидно имеется неспециализированные базисные сокровища, но нет никакой стилистической общности! Совсем различные вы режиссёры и друг другу не подражаете.
Как так получается?
–Да, не похожи мы. Совсем не похожи. Возможно, по причине того, что относимся друг к другу в достаточной степени аккуратно? И в творческом отношении также.
К примеру, Гинкас отказался ставить «Иванова», в то время, когда ему внесли предложение, по причине того, что имеется «Иванов и другие», мой спектакль. Ну а я, по-моему, ни при каких обстоятельствах не желала делать те постановки, каковые делал Гинкас.
Достоевского, к примеру.
Мы различные. Вот в прошедшем сезоне мы сделали пьесы о любви, я – «С любимыми не расставайтесь» по Володину, а он – «Леди Макбет отечественного уезда» по Лескову.
Два спектакля о любви – мы так назвали их рекламно. Не смотря на то, что, само собой разумеется, «Леди Макбет» – о свободе, о личности, о России.
«С любимыми не расставайтесь» – также спектакль о России. Но иначе.
В нём имеется отчаяние и всё равняется надежда.
Обожаю разнообразную судьбу!
– Я увидела, в вашем отношении к пьесам нет никакого якобы интеллектуального, а в действительности совсем мещанского снобизма. Другими словами в то время, когда Бах – это да, а Оффенбах – это ерунда, лёгкий жанр, Шекспир – это о-го-го, а Агата Кристи – чтиво.
Маршак какой-то – что за Маршак? А вы преспокойно ставите Оффенбаха, Агату Кристи, Маршака!
– В то время, когда я поставила пьесу Агаты Кристи «Свидетель обвинения», было больше театральной критики, чем на данный момент, – на данный момент она практически кончилась, превратилась в журналистику, причём необычного пошиба. И я прочла одну статью, в которой критик прекрасно отзывался о спектакле, но была неприятная фраза: «Кроме того Яновская, которая ни при каких обстоятельствах не была увидена ни в какой конъюнктурности, поставила Агату Кристи».
Парни, ну если вы ко мне так уважительно относитесь, спросите меня, из-за чего я это делаю! Я с удовольствием это делала! Так же с удовольствием я делала оперетту Оффенбаха. Я весьма обожаю разнообразную судьбу!
У самого Чайковского рядом с партитурами лежали карты для пасьянсов… Мне весьма интересно, в то время, когда играются игровые автоматы. Мне весьма интересно, в то время, когда я, задыхаясь от беспокойства, пробую осознать, чем меня обманывает театр.
По причине того, что я очень многое обожаю и с наслаждением просматриваю и детективы хорошие, и фантастику.
– Вы когда-то заявили, что ни при каких обстоятельствах не помышляли об эмиграции.
– Раньше нет. Мы созданы русской культурой, она сидит в кишках в. Это во-первых. Во-вторых, мы же народное мастерство, у нас народ в зале сидит, и мы должны иметь одну биографию всё-таки. Мы так вычисляли.
У нас должны быть неспециализированные ассоциации.
Само собой разумеется, где-то в 80-х, в начале, была идея, что нужно уехать, но тогда уж прощай, профессия.
В управлении культурой вижу безграмотность и непонимание
– Одна дама, настоящий театральный волк, большое количество где трудилась, заявила, что вот ругала она советскую совокупность управления театрами, а на данный момент не знает, что и думать. Замучили какими-то циркулярами, бумагами, контролем…
– Думать тут нечего. Патологическая безграмотность. Полное непонимание природы театра, где не планируется по большому счету творческое начало. Ты обязан всё заблаговременно расписать, что у тебя будет.
Тебе нужно трудиться с живописцем, ты обязан заблаговременно дать смету. Какую? Мы кроме того ещё не знаем, в какую сторону мы отправимся.
И без того потом. А затевать трудиться без этого ты не можешь.
Я не желаю кроме того сказать о количестве вырубленных лесов. Количество писем, папок, отчётов. Уровень сумасшествия по созданию новых рабочих мест для глав немыслим.
Новые рабочей группы. Мы не можем приобрести ручку за 50 рублей либо декорацию сделать за 100 рублей, по причине того, что мы должны лишь на электронной площадке брать, а в том месте не 50 рублей, а 120. В том месте декорацию тебе сделают дороже в три раза.
Мы обязаны тратить деньги бессмысленно, по всей видимости, исходя из предположения, что в противном случае мы похитим.
– Другими словами для бюрократов вы существуете не как творческая единица, а как вызывающий большие сомнения завод.
– В том, что это случилось, мы также виноваты. Режиссура – профессия одиночек.
В то время, когда стали принимать эти законы, я кроме того была на одном важном заседании у Грефа, где пробовала биться, растолковывая, что мы – не предприятие. Наука, которая занимается миром, и театр, что занимается миром и человеком, – это второе совсем, так запрещено.
Он весьма пристально меня выслушал и задал очень способный вопрос: «А как это возможно применить для стоматологической клиники?» Я говорю – мы не сфера обслуживания. Мы не стоматологическая клиника.
Кошмар в том, что театр превращают в сферу обслуживания. Вы обслуживаете население. Я не обслуживаю!
Я делюсь с вами мыслями о мире, я пробую разбираться в человеке. И когда театр стали воспринимать как сферу обслуживания, лет восемь назад, мы обязаны были собраться дружно, совершить протестное перемещение. Мы обязаны были закрыться и не трудиться.
Мы обязаны были сделать тёмный гроб, написать на нём «Театр» и принести его к Кремлю. Но мы все поодиночке, у кого-то хорошие отношения с главой горадминистрации, у кого-то собственная рука в правительстве И это ведет к тому, что на данный момент, возможно, театр начнёт жить лишь как сфера обслуживания.
В таких условиях неосуществим никакой Товстоногов. Нужно было режиссёрам собраться, объединиться.
Мы должны были. Я пробовала что-то высказать, а позже осознала, что я как городская безумный.
– Надеюсь, Столичный ТЮЗ ни при каких обстоятельствах не превратится в «сферу обслуживания», а останется красивым уникальным театром. Благодарю за труды, Генриетта Наумовна!
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Бойцовский клуб
