Три апокалипсиса средневековья
В издательстве «Изотека» вышла книга Валерии Александровны Косяковой «Три апокалипсиса Средневековья. Финиш света.
Босх. Иван Грозный». Особенное внимание в книге уделяется своеобразным переживаниям незадолго до Нового времени, анализу произведений Иеронима Босха, его неповторимой визионерской эсхатологии, аспектам и удивительным нюансам его художественной вселенной, и воплощению Ивана и фигуре Грозного утопических амбиций о создании Нового Иерусалима на земле, которому обязан предшествовать Страшный суд и апокалиптический хаос.
Благодаря любезному разрешению издательства мы публикуем фрагмент из третьей части книги, в котором анализируется существовавший в Столичной Руси обычай «шествия на осляти», в то время, когда в сутки Вербного Воскресенья царь вел под уздцы лошадь, на которой ехал патриарх.
Шествие на осляти
© Wikimedia Commons
Благодаря британскому консульству Энтони Дженкинсона неизвестным автором в первый раз было обрисовано шествие, совершённое во второй половине 50-ых годов шестнадцатого века в Москве: «На Вербное Воскресенье тут не редкость праздничная процессия: берут порядочной величины дерево; усиливают его на двух сваях так, как словно бы бы оно растет на них; увешивают его яблоками, виноградом, винными ягодами, другими плодами и финиками. У дерева становятся пять мальчиков в белых одеждах, распевающих песни о дереве пред процессией; после этого идут юноши с зажженными восковыми свечами в руках и с громадным факелом, дабы свет не угас; за ними двое долгих хоругвей, и 6 человек с круглыми блюдами на долгих подставках, блюда из меди и все в дырах; следующие шестеро несут на плечах образа; за образами духовенство, числом до 100 и более, в дорогих ризах, у 10 либо 12 лиц ризы белые, узорчатые, обрамленные красивыми восточными жемчужинами величиной в орех, другими каменьями и сапфирами.
Позже шла добрая половина Царских знатных, за ними шествовали Митрополит и Царь так: выступает лошадь, покрытая до копыт белым холстом, уши у ней покровом удлинены наподобие ослиных. На данной лошади сидит Митрополит, сбоку, как ездят верхом дамы; на складках его платья лежит книга с распятием дорогой работы на переплете; книгу эту Митрополит держит левой рукой, правой — крест, которым он постоянно благословляет народ во все время шествия.
Человек 30 расстилают собственные платья перед лошадью и, когда она пройдет по ним, поднимают платья, забегают вперед и опять расстилают, так что лошадь всегда идёт по одеждам. Расстилающие платья все сыновья священников; за их труды Царь жалует им новые платья.
Один из царских знатных ведет лошадь за голову; сам же Царь, идя пешком, ведет лошадь за финиш предлога узды одной рукой, в второй он держит пальмовую ветвь. За лошадью следуют остальные царские придворные, громадная толпа и дворяне народа.
В таком порядке они ходят от одной церкви к второй по Кремлю, на расстоянии двух полетов ядра, и таким же образом возвращаются в Царскую Церковь, где и оканчивают работу».
По описанию данного обряда четко прослеживаются ранги большинства и социальные роли участников церемонии. В центре происходящего находятся митрополит и царь, за ними — их яркие подчиненные.
Обрамляют процессию чиновники и дворяне — чиновники, за ними — торговцы. Дети (знати и сыновья духовенства) поют осанну у дерева и расстилают одежду перед процессией, прислуживая идущим и напоминая собственными действиями всем присутствующим, о каких библейских событиях идет обращение.
Несложный народ делает подчиненную, неактивную функцию в обряде. В качестве особенных зрителей предстают послы и почетные гости.
Митрополит восседает на ряженой ослом лошади, ведомой царем ко Входу Господнему в Иерусалим — одному из приделов Собора, что в момент литургии делается Иерусалимом на символическом уровне.
Начиная с XV века в публичных обрядах, этикете и церемониях фигура царя очень возвышалась и выделялась на фоне всех остальных участников. Семантика царского этикета была продумана: во ходе аудиенций царь сидел, остальные находились, в случае если же придворные присаживались, то неизменно ниже уровня трона царя.
Соблюдение символического этикета, социального ритуала было крайне важно.
Прилюдное «самопринижение» царя перед митрополитом в процессии было намеренным: ведущий под уздцы «осла» с восседающим на нем главой церкви, царь демонстрировал собственный покорность и благочестие перед Всевышним, что формировало хороший образ праведного и смиренного правителя. Царь уподобляется прислуге — это особенно должно было поражать гостей, придворных и целый народ.
Не обращая внимания на то, что в праздничном шествии место Христа на осле занимал митрополит, Иван IV очевидно стремился позвать собственной скромной ролью более узкие ассоциации с фигурой Христа, бывшего примером смирения. На всех других церемониях, а также на церемонии рукоположения митрополита, царь не выполнял схожих функций, а выступал, как минимум, наравне с митрополитом.
Более того, начиная с правления Ивана III церковь всецело подчинялась царской власти.
образы шествий и Отдельные действия не совпадали с каноническими евангельскими описаниями входа Христа в Иерусалим. Но, обратившись к изображению Входа и православной литургии Господнего в Иерусалим на иконах, мы заметим все эти атрибуты: Христос сидит боком на осле, около дети срезают ветви плодоносных деревьев и приветствуют ими Христа.
Эти сюжетные подробности происходят из вымышленного Евангелия от Никодима, повлиявшего на иконографию Входа Господнего в Иерусалим. Но и в указанном апокрифе отсутствует фигура конюшего.
Сценарий шествия основан на иконографии праздника: сакральное обретает материю и воспроизводится в движении. Шествие соответствует иконе, как икона соответствует небесному первообразу.
Из чего направляться, что все участники шествия: жители, бояре и дети — участники вневременного события. И лишь фигура царя-конюшего не имеет прямого прототипа, что еще больше усиливает его образ как ведущего всю процессию за собой.
Это сложная знаковая совокупность, где любой элемент вписан в структуру и несет пара смыслов. Образ царя-конюшего сводит воедино исторические и эсхатологические коннотации, сакрализирует фигуру монарха.
Как раз царь, монарх , держит вожжи, символизирующие бразды правления, и ведет осла, руководя перемещением шествия: на иконах вожжи держит сам Христос. Перед нами вырисовывается образ совершенного правителя, каким его воображал Иван IV: сочетание смиренности (царь пешком ведет осла) и авторитарности (царь есть фаворитом всего действа, прокладывая путь шествию).
Образ же сильного и смиренного царя восходит к средневековому образу Христа, соединившему черты земного и небесного царя, пришедшего вывести собственную паству к Новому Иерусалиму. Иван IV предстает в качестве ца- ря-пастора.
Так папский посланник Антонио Поссевино, побывавший в Москве в 1581–1582 гг., информировал, что царь, державшийся весьма строго, сочетал в себе черты в один момент первосвященника и императора, величие его было папским, таково же было и отношение людей к нему — как к единственному всезнающему, всеведущему, подобному Всевышнему правителю.
Происхождение иконографии Входа Господнего относится к римской традиции имперских триумфальных въездов в город. Позднее, в христианской культуре, данный обряд объединял как конкретно-историческое событие, так и действо, пронизанное мессианскими аллюзиями.
Образ Константина Великого, победителя Максенция, ведомого Никой, крылатой Победой, трансформировался в образ Царя Иудейского, ведомого ангелом, упоминаемым в Ветхом и Новом Заветах (Ид. 23:20; Мк.
1:2–3).
В контексте эсхатологических ожиданий праздник Входа Господнего в Иерусалим получил дополнительные смыслы и предполагал фигуру совершенного правителя: смиренного и властного, талантливого вывести народ к спасению. Вербное воскресенье глубоко символично: это сутки начала Страстной недели.
Вход Господень в Иерусалим ведет не только к страстному пути, но и к неизбежному Воскресению. Так данный праздник неразрывно содержит оба идейных пласта: символизирует будущий и неизбежный Страшный Суд, и победу праведников над смертью, предрекаемую актом воскрешения Лазаря, сулящим возможность общего воскресения.
Наиболее значимая роль в коллективном праздновании Вербного воскресения отводилась «совершенному царю», словно бы сошедшему с легендарных страниц «Тибуртинской Слова» и «сивиллы Мефодия Патарского», — Ивану IV.
Итак, праздничное «шествие», уходящее корнями в христианскую традицию, имело религиозное, эсхатологическое значение. Основное место в обряде занимал царь, а прототипом самого шествия была иконография Входа Господнего в Иерусалим, трансформировавшаяся на земле идей Ивана IV о власти.
Наровне с этим, Собор Покрова на Рву как цель обряда, становился неотъемлемой составляющей этих идей и литургических практик, носящих эсхатологический темперамент. Храм был выстроен уже по окончании Стоглавого собора 1551 года, утвердившего порядок станциональных работ (совершавшихся к храмам процессий), а исходя из этого строительство придела Входа Господнего в Иерусалим стало нужным, как и преобразование «шествий на осляти», поменявших Соборную площадь на Красную.
Источник: Валерия Косякова polit.ru
Страдаем совместно со Средневековьем | Конкурс!
