«…В конце концов, поймут!»
В данный сутки по всей России будет звучать его музыка, музыка ХХ века, титаническим и ужасным сыном которого он был. 25 сентября исполняется сто лет со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
Он имел возможность придумывать задорные песенки и прелестные вальсы – и разворачивать огромные музыкальные полотна опер и симфоний. Он победил в мире духа – ценой немыслимых упрочнений, ценой мученической судьбе в мире материи.
В знак любви и восхищения великим сыном почвы мы публикуем фрагменты из воспоминаний о Шостаковиче его современников.
Дмитрий Шостакович:
«на следующий день мне исполнится 62 года. Люди для того чтобы возраста обожают пококетничать, отвечая на вопрос: «Если бы снова появились, то как бы вы совершили ваши 62 года, как и эти?» – «Да, само собой разумеется, были неудачи, были огорчения, но в целом я совершил бы эти 62 года так же».
Я же на данный вопрос, если бы он мне был поставлен, ответил бы: «Нет! Тысячу раз нет!»
(Письмо И. Гликману,
24 сентября 1968 года)
Роберт Крафт:
У Шостаковича – самое «чувствительное» и культурное лицо из всех, что мы до сих пор видели в СССР. Он уже, выше, моложе, чем я ожидал, – похож на мальчишку – но он кроме этого самое робкое и самое нервное человеческое существо, которое я когда-либо встречал.
Он грызет не только ногти, но и пальцы, кривит сложенные бантиком губы и подбородок, постоянно курит, все время морщит шнобель, поправляет очки, выглядит рассерженным одновременно и готовым расплакаться в следующий».
(Крафт в собственном ежедневнике,
1 октября 1962 года)
Газета «Правда» от 28 января 1936 года. Статья «Сумбур вместо музыки. Об опере «Леди Макбет Мценского уезда»:
«Слушателя с первой же 60 секунд ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, опять исчезают в грохоте, визге и скрежете.
Смотреть за данной «музыкой» тяжело, запомнить ее нереально.
Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, дабы как возможно натуральнее изобразить амурные сцены. И «любовь» размазана во всей опере в самой пошлой форме.
Григорий Козинцев:
(У Шостаковича) две жизни. Наружная – разговор, поведение – различные стороны: от футбола (громадная бухгалтерская книга, посвященная итогам футбольных матчей), постоянного раскладывания пасьянсов, перекидывания в картишки до докладов: тут и отдых, и отвлечение внимания – наружного.
И, в один момент, внутренняя непрекращающаяся судьба, незаживающая рана. Эту его сторону нереально уловить словами.
Это его рабочий сутки, длиной в судьбу».
Анна Ахматова:
«В Комарове у меня побывал Шостакович. Я наблюдала на него и думала: он несет собственную славу как горб, привычный от рождения».
(Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой, 12 сентября 1959 года)
Михаил Зощенко – Мариэтте Шагинян:
«Пишу Вам о Шостаковиче. Ваше чувство о нем – верное. Но не совсем.
Вам казалось, что он – «хрупкий, ломкий, уходящий в себя, вечно яркий и чистый ребенок».
Это так. Но в случае если б это было лишь так, то огромного мастерства (как у него) не получилось бы.
Он как раз то, что Вы рассказываете, плюс к тому – твёрдый, едкий, очень умный, пожалуй, сильный, деспотичный и не совсем хороший (не смотря на то, что от ума хороший).
Вот в таком сочетании нужно его заметить. И тогда в какой-то мере можно понять его мастерство.
Мариэтта Шагинян:
«Дом творчества композиторов, Репино. Страшное чувство темноты и сырости.
Шостакович живет в мелком домике голубого цвета, одноэтажном. Он заметил в окно отечественную машину и вышел на крыльцо встречать меня – весьма бледный, как-то расплывшийся, глаза бегают и не наблюдают прямо, волосы практически вылезли, лоб мокрый от пота, пара прядок торчат в различные стороны.
Ходит с большим трудом. Мы поцеловались.
Все так же дрожат руки, и пальцы стали совсем не сильный».
(8 сентября 1966 года)
Игорь Шафаревич:
Музыка Шостаковича так трагически-страстная, что появляется уверенность: создатель желает передать какую-то концепцию Многие тогда высказывали идея, что это была некая метафизика Зла, особенного Зла, с которым мы столкнулись тогда в нашей жизни.
Пафос образа мертвого мира, мира-механизма, в котором человек – лишь ничтожное колесико. Это история человека, схваченного каким-то чудовищем, покалеченного, чуть живого.
Но благодаря собственной гениальности, неординарной силе духа он сохранил все собственные творческие силы – и умудряется все же сделать кроме того больше, чем сделал бы, думается, сложись его будущее более благополучно!
(Из книги «русское сопротивление и Шостакович коммунизму»)
Дмитрий Шостакович:
«годы и Опыт приучили меня принимать во внимание с мнениями, но не изменять себе. В случае если веришь в правдивость и необходимость того, что делаешь, осуществляй собственные идеи на деле – не на словах, и тебя в итоге осознают».
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Духовно слепые потребители не осознают Новое измерение О. Четверикова
