Чехов-то и был вишневым садом
На фестивале «Балтийский дом» (СПб) довелось мне взглянуть недавнюю премьеру Театра имени Моссовета (Москва) – «Вишнёвый сад» Чехова в постановке А. Кончаловского. Это третий чеховский спектакль режиссёра, уже осуществившего на моссоветовской сцене «Дядю Ваню» и «Три сестры».
Цель постановки очевидна – вернуть публике «спокойного», «культурного» Чехова, без режиссёрского экстрима, без пошлого вмешательства в ткань пьесы. Оказалось? Это вопрос
С одной стороны, мы (публика) уже, так сообщить, падшие. Отравленные мы.
Прекрасное и спокойное раскрашивание хорошего текста многих зрителей усыпляет, не злит больные нервы, практически не принимающие «не сильный сигналы». Иначе, большая часть публики желает как раз спокойствия: добротных костюмов и декораций, ладной игры актёров и по большому счету примет того, что, идучи на спектакль, недурно бы приодеться и забрать с собою сменную обувь.
Все эти приметы высококультурного предприятия желающий спокойствия зритель отыщет в постановке Кончаловского.
Воздействие происходит на древесном помосте, пара удалённом от сцены. Это «нейтральное» пространство как будто бы бы культурно отделяет публику от происходящего, действующие лица не толкутся перед зрителем, выкрикивая текст, – они словно бы «за стеклом», милые сновидения, приятные привидения.
На помосте расставлена аутентичная мебель, все персонажи одеты по моде начала века, в костюмах нет ни одной кричащей краски – забраны бледные, мягкие оттенки (живописец по костюмам – Тамара Эшба). Не нужно вытягивать жилы из пьесы для мнимой актуализации, мол, «это про нас».
Это не про нас. Мы тут решительно ни при чём. Это – про Чехова.
Пара раз спускается экран, и на нём мы видим фотографии цитаты и Антона Павловича из его писем, каковые появляются прямо на глазах, сопровождённые скрипом пера, словно бы призрак Чехова пишет лично для нас. Чехов, создавая «Вишнёвый сад», умирал.
Кинутый семьёй, которую всю жизнь содержал (некому было кроме того сготовить для больного диетическую еду), покинутый женой для карьеры в театре, он сам и был красивым и обречённым «садом». Но у Чехова было необычное свойство, свойство настоящего мужества – он нормально, безбоязненно принимал трагизм судьбы.
Не спорил, не возмущался, писем Всевышнему не писал и отчёта у него не потребовал.
Пологаю, что это свойство, само собой разумеется, привлекло режиссёра Кончаловского. Из этого – стремительные, стремительные ритмы его постановки, вправду свойственные скорее комедии, чем драме (где всё-таки храбрецам нужно «пострадать», другими словами выйти на сцену и загрузить зрителя).
Текст звучит практически без купюр, но воздействие четырёхактной пьесы укладывается в два с половиной часа. Лишённые психотерапевтического количества храбрецы говорят и двигаются легко-легко, словно бы перед нами собственного рода музыкальная пьеса – и не для оркестра, а для фортепьяно.
Оркестр-то на сцене имеется, тот самый «иудейский оркестр», что пригласили на вечер в имение Раневской, в сутки продажи вишнёвого сада. За ним кавалькадой в конце третьего акта пройдут все персонажи, и последним – отчаянно ликующий новый обладатель сада – торговец Лопахин (превосходный артист Виталий Кищенко).
Но сильной отличия в исполнении у актёров нет, забран неспециализированный тон, рельеф характеров изящно сглажен. Не так уж громадна отличие, скажем, между болезным Петей Трофимовым (Е.
Ратьков) и нелепым конторщиком Епиходовым (А. Бобровский) – оба чудики, оба несчастны.
В воспоминаниях драматурга Е. Шварца имеется место, где он обрисовывает, как юношей, ещё до революции 1917 года, попал наконец в Художественный театр, на «Вишнёвый сад» именно, и не очень-то был увлечён. И внезапно один актёр его потряс, он игрался Епиходова так великолепно, что Шварц изумился – вот, выясняется, как возможно играться мелкую роль.
То был Михаил Чехов. В спектакле Кончаловского аналогичных «отделений от коллектива» не предусмотрено. В полной мере имел возможность бы, например, крупно взять на себя внимание публики Александр направляться (Гаев).
Но и от него добился Кончаловский примерного поведения в ансамбле – персонаж элегантно очерчен, совсем понятен (капризный, инфантильный барин-болтунишка) и ничем не нарушает равновесия «бала призраков».
Фактически, ничего к «Вишнёвому саду» Кончаловского высказать нереально – он в собственной логике, в собственной стилистике безукоризнен. У него нет драматической силы.
Но так как это – элегия, культурный сон, откуда же взяться-то ей, драматической силе? Я осознаю, вы желаете задать вопрос меня про Юлию Высоцкую (Раневская) в коронной для русского репертуара роли. Высоцкая ведёт собственную партию так же нормально и мило, как все остальные.
Она нервна (дрожат руки), но и ею трагизм судьбы умело и элегантно преодолён. Я ожидала заметить в данной роли Наталью Вдовину (прекрасную актрису, которую почему-то настойчиво игнорируют критики), она уже сыграла в чеховских постановках Кончаловского Елену Андреевну («Дядя Ваня») и Наташу («Три сестры»).
Но Кончаловский отправился закономерным путём – путём известного режиссёра Питера Брука (Брук назвал собственную постановку «Вишнёвого сада» – «презент жене»). Тут что-либо возразить тяжело, театр строится на пристрастиях и личных энергиях, и к тому же Высоцкая – незаурядная актриса.
Это не в полной мере её роль? Что ж, кроме того в культурном и бережном к автору театре основная фигура в нём однако – режиссёр.
Закономерность для того чтобы «Вишнёвого сада» очевидна: имея столько трактовок и концепций пьесы, театр кроме того обязан иметь постановку, лишённую простых для современности резкостей, с непотревоженным авторским текстом. Но вот додаёт ли просмотр этого спектакля что-либо к несложному чтению пьесы?
Опять-таки вопрос, и ответить на него я не могу. Пьесу так заездили, что ещё одну постановку «Вишнёвого сада», пускай как угодно культурную, я не вынесу.
Это – последняя. Нужно подметить, далеко не самая нехорошая. По крайней мере наполненная настоящей нежностью к автору.
Тому, кто умирал, создавая собственную пьесу – и отправляясь вместе с нею в бессмертие, в которое, кстати, верил.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Вишнёвый сад. По одноименной пьесе А.П.Чехова (1983)
