Доктор фауст, отец прогресса
В Громадном зале филармонии (С.?Санкт-Петербург) состоялась отечественная премьера фильма Александра Сокурова «Фауст», взявшего в осеннюю пору «Золотого льва» в Венеции. Пару дней назад картина выходит в прокат.
Сокуровского «Фауста» сравнивать полностью не с чем, это картина невиданная, диковинная и ни на что не похожая – не считая, само собой разумеется, прошлых фильмов тетралогии режиссёра о вождях ХХ века («Молох», «Телец», «Солнце»). Но тут нет вариаций на темы настоящей истории, нет конкретных узнаваемых лиц.
Завершая собственную поразительную тетралогию, Сокуров отправился на идейное обобщение, на собственного рода «коду».
Приноровиться к фильму, если вы не поклонник Сокурова, непросто: изображение приглушено, тонировано так, что нет открытых броских цветов к тому же сплюснуто, деформировано, как не редкость, в случае если широкоформатное кино показывают на квадратном экране. Это и замечательно, и необычно, и мучительно.
Нет привычных резких монтажных стыков, в то время, когда зритель резво прыгает глазами туда-сюда. Воздействие течёт медлено, храбрецы говорят на немецком, их обращение накрывает голос самого режиссёра, просматривающего русский текст, – а Сокуров славится тем, что, думается, ни разу в жизни не крикнул, не «повысил голос».
Создаётся особая, авторская визуальность, идущая поперёк всего, что принято сейчас вычислять кинематографом. Беспримерное одиночество Сокурова в искусства кино изумляет так же, как размах его философских притязаний.
Иррациональные, запредельные, мистические основания глобальной истории – вот что тревожит этого необычного человека.
«Фауст» Сокурова, следуя за «Фаустом» Гёте (по мотивам его поэмы написал собственный умный сценарий Юрий Арабов), уводит к идейным истокам всей цивилизации Нового времени, к духу, её породившему. А данный дух складывается из наглого людской своеволия, вступившего в сделку с сатаной.
Ха-ха, сообщит тут легкомысленный обыватель, вы о чём, какой сатана? Сатана – это что-то из голливудских боевиков, коварный смышлёный юноша в исполнении крепкого актёра наподобие Аль Пачино.
Но Сокуров представил собственный вариант вечного образа. В его фильме линия под личиной ростовщика («линия – в том месте, где деньги», говорит один персонаж) – существо патологическое и фантомное, ни при каких обстоятельствах бы по собственной воле не сунувшееся к врачу Фаусту.
Если бы Фауст сам не пришёл к нему.
Врач Фауст, папа прогресса и науки, ставший убийцей и победителем природы. Томящийся непонятной жаждой (позже это назовут «жаждой познания») мужчина с пустотой в душе.
Вообще-то Сокуров намеренно избегает жестокости и всякого насилия на экране. Но «Фауст» начинается со сцены, в то время, когда врач Фауст (Йоханнес Цайлер) потрошит труп, и внутренности покойника вываливаются из вспоротого живота. «А где душа?» – задаёт вопросы ученик. «Не отыскал, её нет», – отвечает врач, продолжая познавательно копаться.
Вот из этого и отправится раздвоение самого понятия «врач» – на благодетельного ассистента человека и на бездушного экспериментатора. Те чудовища, что ставили собственные безжалостные испытания на живых людях в нацистских лагерях, также назывались так как «врачами».
И также были обуреваемы «жаждой познания», цена которого их не тревожила. А но, цена известна и прописана в нетленном контракте, что их неспециализированный предок, врач Фауст, подписал кровью
Фауст обитает в мелком тесном городе, населённом земляными корявыми людьми, эдакими «едоками картофеля». Он и сам сын самоуверенного врача, растягивающего больным суставы на дыбе.
Но Генрих Фауст, с его сонным и злым лицом неудачливого мужчины средних лет, не так успешен, как шарлатан-отец, он испытывает недостаток, ему нечего имеется, и к ростовщику Фауст приходит, как и все, за деньгами. Тут и начинается необычный симбиоз человека и нечеловека.
В образе линии (его в фильме играется знаменитый актёр пантомимы, начальник театра «Дерево» Антон Адасинский) нет никаких оперных а также литературных штампов. У него долгое, дистрофичное, патологическое тело и печальное лицо, раздутое, узловатое, – в то время, когда он раздевается в купальне, Маргарита с девушками хихикают над тем, что у того «спереди ничего нет».
То, что должно быть спереди, у чёрта висит, как хвостик, позади. Это выморочное существо, выкидыш мироздания, космическое недоразумение, фантастический урод. У него собственные маньяческие пристрастия – в церкви, пока его не видят, он страстно обнимает статую Девы
Линия прилипает к Фаусту, как назойливый поклонник, и начинается их «танец», их па-де-де, где будут замешаны убийства и попойки, купания и похороны, моления и прогулки. Тут всплывёт детское, кукольное, жалобное и соблазнительное личико прачки Маргариты (Изольда Дихаук), напоминающее о «вечной женственности», которую искали и воплощали средневековые германские и фламандские живописцы.
В том желании, которое Фауст испытывает к Маргарите, также не будет никакой «души», это скорее разновидность «жажды познания», насильственной победы, жажды распотрошить всю Вселенную.
Что же тогда реализовал Фауст «ростовщику»? Да имеется ли у него фактически предмет торговли?
Не надул ли он бедного отверженного урода?
Вероятнее, что и без того. В то время, когда линия по окончании смерти Маргариты проволакивает Фауста живым в потустороннее царство мёртвых, протискиваясь каким-то заветным «тёмным ходом» через ущелья, Фауст забрасывает того камнями и удирает на свободу.
В сияющие снега, в мороз чистого познания и одиночества. Он породит собственную «фаустовскую» цивилизацию, без Всевышнего, без души, где место Создателя займут различные очень способные гады.
Действительно, линия, само собой разумеется, откопался – и побежал вслед Фаусту, на помощь. Этого в картине Сокурова нет, но возможно так как и домыслить, зная последующую историю
«Глобальная отзывчивость» считается свойством русской души, и путь Сокурова тому подтверждение. Любя культуру той либо другой нации, он попадает в её сущность, расщёлкивает как орех.
Прекрасно, что Европа защитила этого оригинальнейшего из оригиналов своим «Золотым львом» – в противном случае на родине его бы забили ногами не хуже, чем Никиту Михалкова. Неприязнь к «громадным людям» принимает в Отечестве темперамент патологии.
Представить себе, что кто-то умней, образованней, гениальнее, чем ты, и тебе нужно просто-напросто взглянуть фильм, а позже помолчать в изумлённом уважении, – этого, по-моему, уже никто не имеет возможности, не считая провинциальных библиотекарей.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
АЛЬФРЕД ШНИТКЕ. \
