Лучше плавать, чем тонуть
Александр Анатольевич, вы репетируете «Кабалу святош» Булгакова. В то время, когдато в спектакле Эфроса вы игрались короля Людовика. на данный момент играетесь Мольера.
Между ними — продолжительный путь…
— Путь, возможно, весьма естественный и логичный. В то время, когда я игрался короля у Эфроса, прости меня, каких-нибудь (страшно отыскать в памяти!) 40 лет назад, то, конечно, ощущал себя как кум королю.
Был юный, хорошенький, при превосходном режиссере, шикарно одетый. Был сладенький, весьма ироничный, вечно нахальный.
В то время, когда кто-то обращался к королю: «Ваше величество», я сказал: «Ау»… И вот неспешно дополз до зависимого, несчастного, стареющего, комплексующего Мольера.
Само собой разумеется, житуха у него была несладкая. Что такое иметь собственный театр, им руководить и наряду с этим в нем играться — я знаю наизусть.
В то время, когда Мольер кричит, что он окружен неприятелями, это единственная реплика, которую я желаю сыграть честно.
— Реплику не вырежете?
— Ни за что! Все власти и эти взаимоотношения художника некуда не убежали.
Они трансформировались от деспотизма и полного кошмара до якобы полной свободы — параметры те же. Думаю, тема «власть и художник», «государство и художник», «труппа и худрук», «молодая и старый начальник актриса» — это все никуда не девается.
— И у вас в театре?
— Из-за чего труппа меня продолжительно терпит… 8 лет! Два ветхих президентских срока! Я сижу в кабинете, пробую что-то делать.
А позже спускаюсь этажом ниже. И вместе с ними обсуждаю, сколько это непотребство может длиться. «Он совсем о…л!» — показывая наверх (гримерные в Театре Сатиры на третьем этаже, а кабинеты управления — на четвертом. — О.Г.).
Другими словами в то время, когда я тружусь артистом, я стопроцентно на их стороне. Тут, само собой разумеется, имеется какое-то смещение по фазе, но я знаю все, что происходит на третьем этаже (смеется). Время от времени я кроме того во главе интриг.
А по большей части все так же, как у Мольера.
— Вам не думается, что пьеса устарела?
— Имеется самую малость. Дело в том, что у нас нет сейчас таковой ужасной цензуры. Делают что желают.
Другое дело, как делают и для чего. Но дабы за каждое слово необходимо было ползать на коленях — для того чтобы нет.
Но пускай знают, к чему мы идем. Либо — от чего мы пришли.
Булгаков и Мольер жили в второй архитектонике взаимоотношений…
— Что вы думаете о современной власти?
— Я думаю о современной власти отлично. По причине того, что она в первую очередь титанически работоспособна. Я жил в те времена, в то время, когда царили тирания и полное узурпаторство, а позже отправилась волна застоя…
Была ужасная и болотная гладь. В данной глади мы и существовали с островками безопасности в виде творческих домов.
В том месте, в узком кругу театральной оседлости, мы шутили, хохмили, были весьма остры. Когда появлялась опасность дамоклова меча, гильотины — мы объединялись.
Не смотря на то, что позже разбегались, друг друга ненавидели, питали зависть к. А на данный момент ничего для того чтобы нет. Лишь по привычке, как Мольеру, хочется быть ближе к властям.
У меня большое количество друзей «в структурах» потому, что я ветхий. С одной стороны, превосходно, что они собственные, но с другой…
Это раньше театр записывался на прием к Демичеву (министру культуры СССР. — О.Г.) за месяц. И мы три дня приход к Демичеву репетировали!
Плучек (главреж. Театра Сатиры. — О.Г.) сказал: «Шура (Ширвиндт), не лезь никуда со своей… Толя (Папанов), начнешь ты мягко, по-русски, со своей ухмылкой. Сообщишь, как мы признательны за прием. Позже тихонечко Верочка (Васильева), Олечка (Аросева) сообщат, как они радостны.
Про «Кабачок» ни слова! Позже сообщу я, какие конкретно неприятности.
И что лишь он может их решить. А позже, Шурка, возможно, какой-нибудь анекдот…»
— Дело до смешного рассказа доходило?
— Первое, что задавал вопросы Демичев, это про «Кабачок». Но были надежды, что он что-то сделает, что в том месте, наверху, что-то решается. А на данный момент… И вот у меня появляется чувство зависти. Я наблюдаю: один громадный глава курирует баскетбол.
Второй — волейбол, третий — фигурное катание. И занимаются они этим без шуток, с душой… Скажем, глава курирует водные виды спорта — значит, имеется надежда, что водные виды спорта будут развиваться.
И все знают — замахиваться на них запрещено.
В то время, когда мы одни, без денег, без спонсорства и с непонятной возможностью внутренних взаимоотношений, нам нужна «крыша». Но лишь в лице начальников, поскольку они юные и культурные.
А мы за это также что-нибудь хорошее сделаем.
— А что если театр вынудят плавать?
— Пожалуйста. Лучше плавать, чем тонуть!
— Вера Ольга и Кузьминична Васильева Александровна Аросева доплывут?
— Они доплывут, не опасайся. Столько лет на плаву!
Знают все стили: стиль «Баттерфляй»!
— Я не забываю ваш рассказ о том, как пришел в Театр Сатиры Олег Ефремов и сообщил: «Хоть ваш второго сорта и театр, а у вас радостно»…
— Был юбилей Плучека. Я тогда еще в этом театре не трудился. Пришел поздравить Валентина Николаевича с шестидесятилетием. Мы шутили.
Был банкет. Позже Олег принял рюмку и сообщил: «Хоть вы и театр второго эшелона…» Плучек на него смертельно обиделся на всегда.
Но эта фразочка не просто так выскочила. Театр Сатиры неизменно, с самого рождения, пребывал в стороне от активной театральной судьбы. От поиска новых форм, новых театральных идей. Имеется театры, а имеется Театр Сатиры.
От этого избавиться нереально. Так как были тут и превосходные артисты, и превосходные пьесы.
И труппа превосходная, к сожалению, скоро перемершая. Но все равно… вне театрального процесса.
И по сей день то же самое. Неясно, что делать… Уже разделся Юра Васильев (в спектакле «Распутник». — О.Г.).
Практически обнажённый по сцене ходит. Казалось бы, куда уже современнее! Но из-за чегото считается, что Васильеву раздеваться запрещено. У Додина все совсем обнажённые бегают, это возможно.
А Васильеву в Театре Сатиры запрещено. Из-за чего? Васильев прекрасно смотрится…
Но не будем о грустном.
— Что вы думаете о нынешнем денежном кризисе?
— Как это ни страшно и цинично звучит, кризис отправится на пользу театру. Так как сейчас никого на репетицию собрать нереально. К директору в ненависти и слезах прибегает ежемесячно завтруппой, в то время, когда необходимо сделать репертуар следующего месяца.
Икс не имеет возможности с 5-го по 10-е; Игрек не имеет возможности с 10-го по 20-е и т.д. Собрать всех нереально. на данный момент, в то время, когда сыплются все эти мыльные проекты, имеется зыбкая надежда на то, что актеры возвратятся в театр.
Аргументировать отказы на работе будет нечем. В то время, когда юный артист, мой ученик — а тут у меня учеников 25 — прибегает и говорит: «Папа родной, с декабря по декабрь трудиться не могу.
Семья, обвал дома, второй ребенок». Я ничем не могу ему возразить.
По причине того, что он за пять мин. сюжета про перхоть приобретает три месячные заработной плата.
— Лично вас кризис както задел?
— Тьфу-тьфу-тьфу, никак не задел. Ожидаем.
Вот-вот что-то будет, и это разумеется.
— Чего вы опасаетесь больше всего?
— Опасаюсь лишь самого себя. Опасаюсь, к примеру, что утомлюсь не обращать ни на что внимание. Меня по старости стали раздражать те моменты, каковые я ни разу не брал в расчет, — извне, изнутри.
Это начинает добывать, это ужасный деструктивный симптом. Нужно дожить сезон.
В будущем году в осеннюю пору — 85 лет театру, 100 лет Плучеку. Даты, каковые нужно както отмечать.
Для этого необходимы силы, материал, какие конкретното хотя бы минимальные возможности.
— Как вы Новый год планируете встречать?
— Гдето на даче, негромко, с псами. Времена разгула прошли — я лимит выбрал.
Столько нашутился, что уже все.
— А что за собаки и из-за чего две?
— Одна отечественная, вторая приходящая, ребенка. До тех пор пока они относительно молодые, собственную собаку отфутболивают все время нам.
— Какой породы?
— Один любимый — вестрайт терьер, светло синий какойто. Мелкий бандюга. И Мишкин лабрадор, мой любимый, но ветхий. Ходит так же, как я, коленки не разгибаются.
На лестницу поднимаемся со ужасными пытками. Нет лифта — мы с ним ночуем во дворе.
— Это действительно, что вы со собственными псами любите наблюдать «В мире животных»?
— Мелкий реагирует на все. На экране собаки лают, он также начинает лаять. Они удирают.
Он также бежит за ними за экран, наблюдать, куда они убежали. Позже приходит с вопросом: «Где же, трамтарарам, они?» Я продолжительно растолковываю.
— Как Кроха Карлсону?
— Полностью.
— Другими словами отметите праздник в домашнем кругу?..
— Домашний круг также узкий. Молодежь-то вся… не смотря на то, что какая молодежь! Пятьдесят первый год Мишке — уже ветхие!
А внуки, разве их заманишь! Я желаю взглянуть на их лица, в случае если сообщу, что желаю, дабы они со мной на даче посидели в Новый год. они поразмыслят, что я отправился умом.
— А зимней рыбалки не будет?
— А я не зимний рыбак. Я дружил с Леней Дербеневым, превосходным поэтом?песенником, он был рыбак в законе.
Рыбачил целый год весь день. В то время, когда уже не было никакой возможности, совал удочку в унитаз и сидел: а что если! в один раз он меня извлёк на зимнюю рыбалку.
Это была Голгофа! Ты знаешь, что такое мотыль? Красный мелкий червячок. Клали их в презерватив Баковского завода, завязывали и прятали за щеку, дабы не замерзли.
Воображаешь, на морозе вынуть презерватив из-за щеки, развязать, нацепить этого малюсенького, красненького червячка, завязать презерватив, сунуть обратно в рот… Вот это рыбалка!
А на данный момент, в то время, когда все с электроникой и подогревом…
— Но все имеется!
— По большому счету, в то время, когда все имеется, — это плохо. Недостаток — двигатель судьбы.
— А вы гордились каким-нибудь недостатком, что удалось дотянуться?
— Машиной. Всю жизнь была мечта добыть какое-нибудь транспортное средство. И внезапно запись на первые «Жигули». В Тушино. В том месте был пустырь громадный, костры, люди.
У каждого костра собственная сотня. Ефрейтор с тетрадкой в линеечку ходил.
Не пришел на отметку — машинально тебя вычеркивали. Мы собственной компанией — Зяма Гердт а также — отмечались. в один раз я пошутил. Я отмечался за Гердта.
И сообщил ему: «По-моему, все это подозрительно. Чувство, что в отечественном отсеке не запись на «Жигули», а перепись иудеев».
— Какую вещь по ностальгическим обстоятельствам вы ни при каких обстоятельствах не выкинете?
— Не знаю, как у тебя, у нас не выкидывается ничего. Все складывается в чемоданы и на антресоли со словами: «Понадобится». Лет пять назад я полез куда-то наверх, потому, что мне померещилось, что в том месте что-то необходимое.
Оттуда упал чемодан, раскрылся, и из него выкатились клубки мохера. Ты не забываешь, что это такое?
— не забываю и кримплен, и мохер.
— Данный мохер в 70-е годы привозили из-за границы моряки. Мохер, болонья, резиновые сапоги…
Прошло 40 лет, и это все сверху упало. Я говорю: «А этото что?» Моя супруга говорит: «А что если внуки?» Я позвал внуков, дотянулся одну вот эту полуистлевшую, пушистую блямбу. «Что это?» — задали вопрос дети.
Я сообщил: «Это бабушка бережет для вас, вы станете вязать». «Что?» — переспросили они.
— И все-таки какие конкретно вещи вам особенно дороги?
— Похитили на даче машину у меня 10 лет назад. В том месте были 4 любимые трубки, все мои снасти, те еще… Какие конкретно-то рыболовные куртки.
Все лежало в багажнике. Гдето, в «МК», по-моему, внесли предложение напечатать, дабы вернули машину. Я сообщил: «Не нужно машину — пускай вернут снасти и трубки».
Не вернули.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
7 Правил Плавания, Каковые Смогут Спасти Вам Жизнь
