Театр – это я
– СВЕТЛАНА, сравнительно не так давно вы стали лауреатом интернациональной премии «Дамы, меняющие мир». Сообщите, дама, которая открывает театры, это уже не просто дама, а плюс что-то еще?
– Это дама плюс мысль, которая ею движет, дама плюс вера, которая в ней имеется. И – «те, кто обожает меня, за мной!» – как восклицала Жанна д’Арк.
– Что вами руководило во второй половине 80-ых годов двадцатого века, в то время, когда находились лихие перестроечные годы, шли революции в театрах и театральные «веса» свергали прошлых властителей?
– В случае если сказать о том, какое было «исходное событие», то это – советская власть, застой, в то время, когда ничего не было возможности сообщить из того, что накапливалось. Был острейший интерес к западной культуре, к формированию авангардного театра, протест против атеизма.
И вот сжатая пружина разжалась, и у тех, кто не сдался, не скурвился, не ставил про «да здравствует Ленин» (а таких было мало), появилась необходимость высказаться сходу и звучно. По причине того, что нам казалось, что эта свобода не так долго осталось ждать кончится.
– И вы поставили легендарный спектакль по пьесе Людмилы Разумовской «Дорогая Елена Сергеевна» – об учительнице, над которой издеваются ее ученики. Я так осознаю, это был «неласковый» спектакль?
– Это первенствовал театр жестокости на территории Советского Альянса. В том месте игралась Оксана Мысина, и отечественные основоположники, каковые и по сей день трудятся в театре, – Олег Царев, Сергей Пинегин.
Пьеса сказала об преподаватель с громадной буквы, об Преподаватель. И я заявила, что во всем мире таковой преподаватель перестает существовать, его больше не слушают. преклонение и Уважение перед преподавателем кончилось, а это – хаос, это – апокалипсис.
Я предугадала так, что, в то время, когда мы игрались данный спектакль в Америке, собрался конгресс преподавателей, и они кричали, что и в Америке назревает что-то ужасное, что в национальных школах творится кошмар, но еще в преподавателей не стреляли. А через пара лет в том месте стали расстреливать преподавателей.
Возможно, раз в жизни у режиссера не редкость таковой пророческий спектакль Но это не просто так. Первый раз мы сыграли «Дорогую Елену Сергеевну» в разбитом, раздолбанном театре, среди осколков стекла, бетона.
К нам пришел еще тот зритель – «Таганки», «Современника», зритель Эфроса, потрясающий, требовательный, умный, вежливый. Позже мы его теряли. Но во второй половине 80-ых годов двадцатого века он еще был, и мы держали перед ним экзамен.
В то время, когда закончился спектакль, я стояла за кулисами и слушала тишину. Досчитала до 20, поразмыслила, что все, провал, – и внезапно начались овации.
После этого были триумфальные гастроли в Америке.
– Вы были во главе театра, сами стали в положение преподавателя. Чем же вы держите собственный авторитет, поскольку смогут свергнуть в любую секунду?
– Само собой разумеется, в то время, когда мы возвратились в Москву, все мои бриллиантовые гении решили попытаться меня «на зуб». Но я уже была умелый режиссер, прошла два театра – Театр имени Пушкина и Новый драматический.
Кстати, в Новом драматическом ученики съели собственного основателя и пустились в разгул. Труппа постоянно чует запах крови, возможность съесть вождя. И у меня началось – «давайте роли, ставьте на меня»… Тогда я поступила, как Елена Сергеевна в пьесе.
В том месте имеется момент, в то время, когда она отбрасывает всякую интеллигентность и кричит: «Подняться! Подняться, в то время, когда говоришь с преподавателем!» Я забрала и выгнала практически всю труппу и за месяц собрала новую.
– Значит, перефразируя слова французского короля «государство – это я», вы имеете возможность сообщить о себе – «театр – это я»?
– «Театр – это я?» Возможно, возможно и без того сообщить. Тирания ужасна.
Но и в демократии имеется собственные неприятные моменты, «черные дыры», куда улетает все лучшее, что имеется в стране. У нас, к примеру, культура чуть не улетела в том направлении совсем, вот и мой театр имел возможность улететь в «черную дыру» вместе с народовластием В действительности театр – это актеры.
Но я обязана приходить в театр и приносить новые идеи. Нет идей – нет управления.
Театр – это идеи, и в случае если я не удивляю актеров и не ставлю перед ними невыполнимые задачи, то театра нет.
– Я осознаю, вы слушаете время, ищете в нем какие-то тектонические сдвиги и желаете делать спектакли-события. «Дорогая Елена Сергеевна» знаменовала эру социальных сдвигов, резких распрей поколений. А позже показался неповторимый спектакль «Катерина Ивановна» по пьесе Леонида Андреева.
В пьесе ревнивый супруг стреляет в жену, которая в действительности невинна, и та опускается все ниже и ниже, делается развратницей. Что вас встревожило в данной истории?
– В то время, когда мы переименовывали «Театр на Спартаковской» в театр «Модернъ», мы отходили от политизированности, я потянулась к Серебряному веку, к стилю модерн, к вторым авторам. Эту пьесу открыл Немирович-Данченко, она была поставлена в МХТ в 1911 году, и был ужасный провал.
Андреев написал, как стреляли в даму, а попали в белого правого ангела, и поднялся над дамой тёмный левый ангел. И захватил всю ее душу.
Любой выстрел в любого человека, даже если не попадает в цель, он ранит. Я позже видела в Финляндии в национальном музее такую картину с раненым ангелом. Два мальчика несут ласковейшее существо с перевязанной головкой.
И над всем миром поднялся левый тёмный ангел. И дама сходит с ума, ее дух ранен.
– А что такое падшая дама? Сто лет назад это было ясно, а на данный момент «падшие» по меркам прошлого женщины смогут радостно и хвастливо говорить о себе в изданиях.
– А я не верю никаким вывескам и фасадам. Человек – чёрная пропасть.
И в случае если сказать о падшей даме, то это глубоко раненое, несчастное, сломанное существо. Они смогут краситься, смеяться, выходить замуж за лордов, жить на Рублевке – меня это совсем не касается. Это все наклейки, а я на наклейки не реагирую.
Падшая дама – глубоко несчастный человек, у которого болит душа и что не знает, как ему жить дальше. И которого никто не обожает по большому счету!
Вот что самое ужасное – никто не обожает, а человека в обязательном порядке нужно обожать.
– А как их обожать, в то время, когда они наглые, в то время, когда они смеются и выступают в ток-шоу и говорят, что так и нужно жить?
– Да, это ужасный тупик. Я тут почитала, как пишет о себе незаурядная дама Лолита Милявская, у нее хватает интеллекта на самоанализ. В то время, когда ее беременная мать попала в кювет с мужем, она закричала ему: «ненавижу», и Лолита всем кричала позже «ненавижу».
Это ужасное мироощущение. И она все время говорит, какая она какие мужчины и несчастная подлые, и не имеет возможности остановиться. Ей думается, если она замолчит и не выкрикнет себя, ее затопчут и убьют.
Исходя из этого они все время говорят, кричат – опасаются, что их затопчут и убьют.
– Да, ужасные пропасти раскрываются, но наряду с этим спектакль очень красив: красное дерево, кружева и другое, материальная сторона вся сделана изысканно и любовно. Вы следите намерено, дабы спектакль доставлял чувственное удовольствие?
– В обязательном порядке, но это особая, ужасная красота. Как возможно растолковать стиль модерн?
Все знают картину Айвазовского «Девятый вал». Это волна, которая вот-вот накроет несчастных людей.
Тот промежуток, то краткое состояние в это же время, что человек жив, и будущей смертельной волной – это и имеется модерн. Театр обязан заглядывать за штампы, за обложку, за вывеску любого явления, искать глубокое, запрятанное.
Блок заявил, что русский человек – это постоянный упрек человека внутреннего человеку внешнему. Театр обязан открывать этого внутреннего человека.
– У вас идет спектакль «Дядюшкин сон», где играются Владимир Михайлович Зельдин, Наталья Максимовна Тенякова, ваши прекрасные актеры – но это поставили не вы. Вы так легко расстаетесь с «первородством»?
– Весьма непросто! Но актеры должны приучаться и к второй руке, выживать в второй режиссуре.
Борис Щедрин, что поставил «Дядюшкин сон», также, как и я, – ученик Юрия Завадского. И все для Зельдина, в действительности. Какое шикарное шоу сделал человек из собственной старости!
Какой темперамент!
– А люди так опасаются старости. Нет ли тут, в образе Зельдина, нам какого-либо урока?
– Дамы опасаются старости больше, чем смерти, а мужчины опасаются смерти больше, чем старости. Мы опасаемся быть беззащитными, некрасивыми. Дамы опасаются утратить собственный пол, утратить женственность. А вот как это удержать?
Были люди, умели – отыщем в памяти Любовь Орлову. Это культура всего поведения, культура ухода за собой. К старости все больше внимания нужно уделять телу.
А душа – она обязана трудиться! И не сдаваться. В противном случае – озлобишься.
Зельдин неизменно пара был отстранен, ни при каких обстоятельствах не принимал участие в театральных склоках, он – над схваткой.
– Имеется ли у вас на данный момент уникальные идеи, чем станете удивлять?
– Честно сообщу, на этом этапе я не вижу в первых рядах ничего ярко-оптимистического. Что-то в мире затевается А так-то идей большое количество, и про старость, кстати, я желала бы поставить, имеется забавная пьеса «Негромкая пристань».
Нужно трудиться, ночь и день, ночь и день, тогда может открыться что-то настоящее.
– Удачи вам, воодушевления и хорошего, умного зрителя вдобавок!
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
Спектакль \
