Нет на свете страшнее измены
В новом спектакле БДТ им. Г. А. Товстоногова «Алиса» режиссёр Андрей Могучий добывает из снаружи абсурдистской сказки Льюиса Кэрролла её житейскую простоту, обосновывая истинность растащенных на цитаты высказываний британского классика, толковать каковые до сих пор все умудрялись по-различному.
«Алиса» – спектакль неповторимый. Но уникальность эта относится отнюдь не к режиссёрской идее и её художественному воплощению в перевёрнутом с ног на голову пространстве Каменноостровского театра. «С ног на голову», потому как сцена тут делается зрительным залом, а зал, лишившийся зрительских мест, – сценой (что это, как не материализация кэрролловских антиподов?).
Уникальность этого спектакля в том, что в отсутствие Алисы Бруновны Фрейндлих сложносочинённый драматургический новодел делается тщетным. Прекрасно это либо не хорошо, делать выводы не следует: нужно принять состоявшуюся постановку как факт, как бенефисное явление, задействовавшее и ещё нескольких представителей старшего поколения БДТ.
Не смотря на то, что, глядя на то, как деятельно Фрейндлих мутузит закрытую дверь, как носится по залу появляющийся как будто бы из ниоткуда Валерий Ивченко, как жизнеутверждающе трудится на площадке Георгий Штиль, как верен своим интонациям Геннадий Богачёв, как неутомимо забавен Сергей Лосев, про их возраст не думаешь вовсе. Думаешь про собственный: осознавать театр мы все обучались на БДТ, бывшем когда-то «отечественным всем» и нежданно снова явившемся таковым, по причине того, что, не обращая внимания на сказочный жанр, в «Алисе» играются полностью настоящие, жизненные страсти.
От бенуара до последнего яруса – белое полотно без знаков лепки и различия хрусталя, в открытых дверях лож – мелькание света и людей. На месте голубого бархата зрительских последовательностей – осколки быта, подменяющего людскую судьбу: ванна, унитаз, конторка (в полной мере по Кэрроллу), диван, шкаф, холодильник, кровать, журнальный столик, кухонный «угол» На экране телевизора на красном фоне светятся белые буквы: слово «Алиса» выглядит товарным знаком, обозначением известной актрисы, которая в течение практически трёх часов будет переплетать собственные настоящие эмоции с придуманной судьбой.
Либо напротив?..
У храбрецов кэрролловские имена: Шляпник, Заяц (характером он больше будет похожим Мартовского Зайца), Королева, Король, Поросёнок, что стал человеком, Шалтай-Болтай, Додо, Гусеница. Но привычного текста в первом действии нет – целые вариации на темы отдельных эпизодов и характеров истории про Алису.
Сама «заложница собственного имени» тут кроме того в двух лицах – ребёнок (скорее знак, чем завершённый образ) и взрослая, пообтёсанная временем, разучившаяся плакать ещё в юные годы, заглушающая ночную боль одиночества стаканчиком коньяка. Попав в мир собственного детства через лифт, заменивший нору, нужную для путешествий в Страну чудес, взрослая Алиса неожиданно обнаруживает, что она «тут больше не живёт» (по аналогии с заглавием известного фильма Скорсезе).
Фрейндлих играется растерянность, отрицание и недоумение утерянного ею мира чудес, а следовательно, и отрицание самой себя (впредь до скороговоркой выпаленного оправдания «Я не выпиваю!»). Её Алиса уже так разумна, что чётко знает – «в то время, когда думаешь, что говоришь, не скажи, что думаешь, в противном случае схлопотать возможно».
И она раздражена: ей думается, что трезвый ум взрослого человека обязан победить чудеса, неожиданно напомнившие о себе, ан нет. Да и сказочная братия устраивает Алисе форменный допрос: ищет подлинные обстоятельства её отказа от себя и укоряет героиню её настоящим
Второе воздействие, в котором «чудесатые» явят собственное «человеческое лицо» (кто сосед по дому, кто бывший ухажёр, кто родная кровь), – разворачивает героиню лицом к самой себе. Алиса как будто бы видит собственную жизнь в зеркале, за которое ей ещё предстоит попасть, и оттого, как велика будет её степень согласия с собой, зависит то, что будет с ней в Зазеркалье. «Где твоя слеза, Алиса?» – снова и снова вопрошает сказочная общественность, с наслаждением когда-то тонувшая в детских, искренних слезах героини.
Слеза тут – призма, талантливая расщепить чёрно-белый мир «бега по кругу» на жизнеутверждающее семицветье детского восприятия.
Непросто сделать выбор, да и поиски себя с возрастом становятся мучительными. «И назад не могу, и тут не желаю», – говорит Алиса. И её можно понять: настоящий и детский миры антиподны.
Что в настоящем непоправимо, в сказочном – только забава, как несостоявшееся убийство Шалтая-Болтая либо королевская поговорка «Отрубите ей голову!». Но героиня Фрейндлих неспешно начинает нащупывать в себе и в окружающем мире «точку роста», новую точку отсчёта, которая разрешит переоценить всё произошедшее в её жизни, в далеком прошлом прекратившей быть Страной чудес.
Так как «нет на свете ужаснее измены, чем измена себе самому». «Все мы родом из детства», – сказал не. «Люди должны возвратиться к детству, а не оставаться разъединёнными Необходимо возвратиться к истокам судьбы и стараться не замутить воду», – говорит Могучий. Могучий идеалист, сделавший для взрослых сказку былью.
Михаил Делягин о роли общаков в работе ЦБ
15 наказаний за прелюбодеяние!
